— Как ты меня вычислил, Сыромятников? — тихо спросил Алехин.
— По запаху, Сережа, по запаху, — Офтальмолог улыбнулся серыми губами. — Я с детства плохо вижу. Инвалид по зрению. А вот слышу и особенно запахи чувствую хорошо. Как волк. Я не помню лиц. Но помню номера и запах каждого номера. Тебя не удивляет, что я тебе по имени? А может, ты уже привык на Юру отзываться? Ну, я и так могу, ты только скажи.
Алехин промолчал. Редкий случай, когда он просто не знал, что сказать. Головная боль отдавалась в глазах. После такого нокаута боксеры до следующего матча год приходят в себя. Алехин знал, что времени у него гораздо меньше. Дай бог, если один день.
— Я после того волжского купания в твоей теплой компании залег на дно. Не на речное, как ты уже понял, а у одной подруги, — между тем продолжал Офтальмолог. — Рыжей, кстати. Она теперь номер восемьдесят семь, если я не ошибаюсь. Хотя…
Он стал загибать пальцы, делая вид, что считает про себя. Дойдя до конца первого десятка, махнул рукой, словно сбился со счета, и вернулся к тому, с чего начал:
— А ты ведь попал в меня, Соколиный Глаз. Сквозное ранение в правый бок. Прямо под печенью. Чуть повыше — сантиметр-два, — и кормил бы я сейчас окуньков. Ты мне теперь литр крови должен, не меньше.
Офтальмолог вернулся к столу и вновь громко глотнул из кружки.
— А чего ты не спрашиваешь, откуда я твое имя знаю? — продолжил он, вновь усаживаясь за стол. — У тебя ведь в паспорте Жданов написано, а другого нет. Так вот. Долгая, в общем, история, но я тебя вычислил, мент, уже давно. И домик твой, малюсенький такой, на скудную ментовскую зарплату нажитый, тоже нашел. И девочек твоих наблюдал пару раз. Ждал, когда подрастут. Ты ведь знаешь мои строгие моральные ограничения, Алехин. Ребенок моложе десяти лет — табу. Я не педофил долбанный.
Он снова отхлебнул из кружки и продолжил:
— Думал, лет через семь-восемь познакомлюсь с ними поближе. А вы всей веселой семейкой в один божий день взяли и исчезли, словно испарились. Ну, теперь, раз ты, Сережа, вернулся ко мне навсегда, то могу тебя заверить: обязательно найду их и передам от тебя последний заботливый родительский привет.
— Не найдешь, — Сергей сдерживал себя как мог, стараясь говорить как можно более ровным тоном. — Их больше нет. Они погибли в июле. Разбились в самолете. Тут, рядом.
— Соболезную, если не врешь. И себе соболезную. Такие симпатичные девочки, обе — вылитый папа. И мама ничего. Жаль, не рыжая.
— Ее тоже нет. Они вместе разбились.
— Так вот, значит, зачем ты здесь, Алехин. Ты, значит, по поводу самолета? А я, значит, тебе под руку подвернулся? Ну, никак и никуда мне от тебя не деться, Алехин. Мы с тобой, как сиамские близнецы. Пора уже решать этот вопрос хирургически. Не хочется расставаться так рано, но пора.
Офтальмолог взял со стола здоровенный тесак и вновь подошел к Алехину. Тот инстинктивно зажмурился. Попытался вспомнить бабушкину молитву, но даже первые слова «Отче наш» вылетели у него из головы.
— Что такое, кум? — Офтальмолог засмеялся. — Ты чего так испугался? Я ж не маньяк какой. Уже и пошутить нельзя?
Укоризненно качая головой, маньяк развернулся и со смехом бросил тесак под стол. Алехин сглотнул слюну и спросил, чтобы перевести разговор:
— Так кто сбил самолет?
— А ты никому не скажешь? — продолжал хихикать Офтальмолог. — Ладно, по старой дружбе открою самую секретную военную тайну. Русские сбили. Наши с тобой соплеменники. Притащили для этого дела целый «Бук» из Ростова. Знаешь, есть такой ракетный комплекс «Бук»? Сам не пойму, на фига им это надо было.
— А ты здесь с какого боку? — продолжил расспрашивать Алехин.
«Время. Самое главное сейчас — выиграть время».
— Как с какого? Забочусь о подрастающем поколении. Ты знаешь, Алехин… Ты ведь не сомневаешься, что я — маньяк. И редкостный причем, да? Меня еще в «Книгу рекордов Гиннеса» занесут. Ну, типа, посмертно, да? Только давай обойдемся без унижений и оскорблений, уважаемый. Вот член один КПСС, товарищ Чикатило Андрей Романович, так тот — да, классический маньяк. Из учебника сексопатологоанатомии. Слышал о такой науке? Нет? И правильно. Я сам ее придумал. Так вот по этой моей лженауке Чикатило — всем маньякам маньяк. Унылый, правда, до блевотины, и людоед голимый к тому же. Как будто нельзя пельменей отварить или, там, колбаски купить… Впрочем, в его время, может быть, и нельзя было. Критиковать легко. Ты вот сам попробуй. У Чикатилы сраного — пятьдесят три номера, а у меня — на сотню больше. А ты вот все равно считаешь, что я — такой же, е…нутый на всю голову маньяк, да, Алехин? Признайся. И неведомо тебе, дорогой мой опер-попер, что у меня — миссия, камарад Жданов. Мис-си-я! — Сыромятников поднял правую руку и выставил указательный палец. После чего посмотрел прямо в глаза Алехину и задал вопрос: — Вот какая у тебя, полковник кислых щей, миссия на этой планете?
— Ты прав, никакой, — согласился Алехин, больше для того, чтобы успокоить разошедшегося не на шутку психопата. — А форма тебе зачем?
— Так я теперь ополченец-доброволец. Прапорщик при штабе бригады. Снабженец я. Спец по «у кого что плохо лежит». Машина, пропуск. Туда-сюда. А детишки тут разные под ногами путаются день и ночь. Присмотру никакого. Одно слово — война. Кто-то же должен о них позаботиться, да?
Не дождавшись ответа, Сыромятников продолжил:
— Я сначала очень злился на тебя, Алехин. Два года из норы не вылезал. Рану зализывал. Извелся весь. Это ведь как наркотик, Алехин. Как наркотик. Еще хуже. Это я тебе говорю.
— И давно ты здесь?
— А тебе что за дело? — вдруг насторожился Сыромятников. — Ну, второй месяц пошел. И что?
— Ничего. — «Время. Время…» — Так какая у тебя, говоришь, миссия?
— Простая! Трехзначное число.
— А у тебя разве не трехзначное уже?
— Трехзначное, да не то.
— А какое тебе надо?
— Чтобы как в книге.
— В какой книге?
— В главной, — Офтальмолог поднял со стола засаленный, потертый томик и показал его Сергею. — Впрочем, ты не поймешь, Алехин. Но подсказку заслужил. Какие три цифры бандиты твои для понта на номерах своих тачек возят?
— Три шестерки, что ли?
— Приз в студию, Алехин! Вы отгадали число зверя! Получаете еще час жизни! А я пока пообщаюсь тет-а-тет с рыжей красавицей, женщиной моей мечты.
— В той комнате?
— Точно, а как ты угадал? Вот ведь не пропьешь ментовское мастерство. А нюх, как у собаки, а глаз, как у орла… Помнишь такую песню, Алехин? Кстати, какой глаз у тебя, как у орла? Левый или правый? Ты ведь знаешь, что я не из пустого интереса спрашиваю.
Алехин промолчал. Песню из мультфильма про бременских музыкантов он помнил очень хорошо. Ее любил напевать Антон Слуцкий, когда у него было хорошее настроение — будь то грамотно проведенная облава на наркопритон в Ебурге или работенка непыльная от Жени Книжника уже в Москве.