Проснулся с тем же не проходящим ощущением пустой головы, пустой души и сердца, словно вырезали из него какой-то главный орган, без которого жить невозможно в принципе, а он почему-то все еще живой. Как зомби. И нет, конечно, голова не была пустой. Она была набита постоянно шевелящимися мыслями, которые мельтешили и налезали друг на друга, сбиваясь и путаясь. Как черви в банке у рыбака.
И что было делать в Москве? Поехать посмотреть на дом? Чтобы рвать себе душу в клочья? И подставиться?
«Хватит истерить, Алехин, — приказал себе бывший опер. — Определись здесь и сейчас, пока не поздно. Либо возвращайся в марину, где тебя уже обыскались все армяне Америки, или еще куда. Куда захочешь. Ты же миллионер, Алехин. Ты можешь все. Кроме одного. Не можешь вернуть свою семью. И никогда не сможешь. Не хочешь жить дальше — купи себе ствол, а там все просто и почти безболезненно. Четыре варианта: в лоб, в висок, в рот и в сердце. Все работают, если палец на спуске гнется».
Вдруг Сергей понял, что это не он сам с собой говорит. Это не его слова. Не его мысли. Вся эта рефлексия была чужеродной ему, как вирус, проникший и разрушающий его изнутри. Надо было немедленно заканчивать с этим самокопанием и думать о конкретных следующих шагах.
Он остановился на углу, купил в уличном ларьке стакан семечек и пошел дальше, лузгая семки, как мальчишка из его детства на улице Ебурга, когда он был беден, одинок и счастлив, о чем не догадывался.
Город жил оживленной будничной жизнью. Такой характерной ростовской. Машин на улицах было много, но без пробок, как в Москве. Много «Жигулей». В Москве их теперь редко встретишь. Водители то и дело гудели друг другу, высовывались из окон и крутили у виска пальцами. Среди пешеходов особенно много было военных. Это в первую очередь бросалось в глаза. При этом большинство из них выглядели не охранниками банков, аптек, магазинов, выряженными для устрашения в военную форму, а настоящими военными — с «Калашниковыми», перекинутыми через плечо за спину дулом вниз.
Еще подъезжая к городу на такси из аэропорта, Алехин обратил внимание на колонны бронетранспортеров, танков и крытых зеленым брезентом грузовиков. «Удивительно, — усмехнулся он про себя, — что жители еще не роют противотанковые рвы и окопы, а в небе над Ростовом не висят аэростаты». Тогда было бы полное ощущение, что фашистские танковые клинья уже приближаются к окраинам города по шоссе от Таганрога. На какое-то мгновение Алехину показалось, что он явственно слышит рокот танковых моторов «панцервагенов» и даже видит перед глазами черные кресты в белой окантовке на их приземистых бортах и прямоугольных башнях из военных фильмов его детства, например эпопеи «Освобождение», которую смотрели всем классом. На секунду зажмурившись, он снова открыл глаза. Наваждение рассеялось. Танки, двигавшиеся навстречу, были высокими и без крестов. На них вообще не было никаких опознавательных знаков, кроме широких белых полос на бортах. Полосы проплывали мимо него, как гробовые крышки: одна, вторая, третья, четвертая…
Сочно пахнущие свежеотжатым подсолнечным маслом семечки вернули Алехина к жизни. И тут же он ощутил острый приступ голода. По пути ему попалось полуподвальное заведение с вывеской «Караоке-бар “Сергей Есенин”». Не останавливаясь, он прошел мимо и через блок-полтора увидел какую-то огромную позолоченную дверь, по обеим сторонам которой стояли два молодых человека в новенькой отутюженной казацкой форме времен «Тихого Дона». В руках у них были торчащие вверх шашки наголо, а на головах — широкие черные каракулевые папахи. Выглядели они как-то странно. Что-то во всем этом антураже было настолько не вяжущееся ни с Ростовом (в его представлении), ни с каким другим знакомым ему русским городом, тем же Ебургом или Тверью, что Алехин остановился и спросил часовых, не ресторан ли это и нельзя ли здесь перекусить.
Один из казаков вложил шашку в ножны, попросил у Алехина закурить и, услышав в ответ, что приезжий человек некурящий, просветил его, что это клуб и в нем есть и бар и ресторан, только они, как и клуб, открываются через час и будут работать всю ночь напролет.
— Какой клуб? — поинтересовался Алехин.
— Мужской. «Голубой Дон».
— Понятно, — Алехин улыбнулся, поделился с охранниками семечками, отдал им честь, взяв под козырек воображаемого кивера, и через десяток метров свернул налево, на площадь с большим собором с золочеными куполами с одной стороны и забегаловкой под вывеской «Надежда» — на противоположной. Туда он и направился.
«Вера и надежда тут на площади, а любовь — за углом, как и положено», — заключил про себя Алехин и только теперь понял, что так резануло его в облике казачков — оба были без усов и с напомаженными ярко-вишневыми губами.
Алехин покачал головой и улыбнулся — впервые с тех пор, как утонула его яхта вместе с Галей и армянскими ковбоями. Случайная встреча с ряжеными казачками, несущими караул у дверей «Голубого Дона», и нарастающее с каждой минутой чувство голода вернули его к жизни. Он больше не думал о самоубийстве.
«Все по порядку, — открывая дверь «Надежды», Алехин вырабатывал план ближайших действий. — Сначала перекусим, потом достанем военный билет, потом узнаем правду, потом проснемся — разберемся и…»
Параллельно бегущая и более не путающаяся другая мысль уже подсказывала ему, где в этом городе можно приобрести военный билет.
Харцизск. Донецкая область. Июль
Девочка лет десяти стояла на остановке, держа в руке пластиковый пакет с аккуратно завернутым в бумагу бабушкиным пирогом. Она возвращалась от бабушки домой к маме в Торез. Танечка Круглова на автобус опоздала. Позвонила маме. Нина отправила ее назад, к бабушке, и наказала вернуться завтра. Танечка любила жить у бабушки в Харцизске. Во дворе есть детская площадка, а дома у бабушки три кошки и четверо котят. Сначала, как войдешь, пахнет кошками, потом принюхиваешься и становится хорошо. Бабушка готовит вкусно. Конфеты, варенья. А котята просто прелесть. Один рыжий, один черненький, два серых полосатых. Такие игровые. Особенно рыжий. Надо будет уговорить маму взять одного. Танечка сначала расстроилась, что не довезет маме пирог. Но вспомнила котят и заулыбалась.
— Девочка, на автобус опоздала? — спросил белозубый военный, высунувшись в окно джипа, притормозившего у остановки.
— Да.
В лице военного было что-то такое теплое и дружелюбное, что Танечка, обычно застенчивая и нелюдимая, ответила ему.
— А куда тебе ехать?
— В Торез.
— И я туда же. Могу подвезти.
— Правда? — улыбнулась девочка. — Щас я только маме позвоню.
Она набрала номер несколько раз, но зона исчезла.
— Садись, по дороге позвонишь, — военный протянул руку через пассажирское сиденье и открыл дверь.
Продолжая набирать мамин номер, Танечка села в машину. Водитель нагнулся над ней и аккуратно, стараясь не касаться девочки, пристегнул ей ремень безопасности. От военного пахло свежестираной формой и одеколоном. Машина заревела и помчалась по безлюдной улице, где удушливый смрадный ветер гонял обрывки бумаг, упаковки, пустые бутылки и прочий мусор, который давно уже никто не убирал. Попадая сквозь открытое водительское окно в салон, ветерок в одну секунду становился свежим и прохладным. Танечка попробовала открыть свое окно, но кнопка была заблокирована.