Одобрительный шепот послышался вокруг.
– Положим свой живот за царя истинного! – раздались отдельные возгласы.
– Смерть изменникам, еретикам! Смерть чужеземцам, смерть поработителям народа!
– В ваших возгласах мало толка, – сказал отец Юлиан. – Гнев ваших сердец должен перейти в дело. Но, чтобы это могло произойти, вы должны сражаться тем же оружием, которое употребляет против вас Екатерина. Если вы бежите, то отнимете свою помощь у настоящего царя, когда он придет освобождать народ. Нет никакого греха превзойти хитростью хитрецов, изменить изменникам; поэтому подчинитесь силе, дайте зачислить себя в войска еретички; провозгласите между солдатами, которые подобно вам попали на службу по принуждению, радостную, слышанную вами от меня, весть, что настоящий царь придет освободить своих подданных. Когда настанет тот день, в который он кликнет клич, тогда поднимайтесь за него дружною громадой, тогда побейте Екатерину ее же собственным оружием! Вот мой совет, вот мое увещание, как служителя святой церкви, которому вверены ваши души. И, если вы поверите тому, что я вам возвещаю, если исполните то, что я вам сказал, тогда вы угодите Богу, наследуете благословение небес и наконец, возвратитесь сюда, на родину, свободными людьми, какими были ваши предки.
– Ура! ура! – воскликнули станичники, стоявшие кругом. – Отец Юлиан говорит правду; его просветил Господь… Пусть будет так, как он сказал: мы подчинимся силе, которой не можем противиться сегодня; мы станем ждать и верить, мы будем готовы собраться вокруг настоящего царя, когда он поднимется, чтобы возложить отнятую у него корону на свою помазанную главу!
При быстрой смене настроения, которая часто наблюдается у впечатлительных полудиких народов, всем казацким «кругом» овладела ликующая радость. Многим было приятно, что нашелся выход, с помощью которого в данный момент мирно разрешалось натянутое положение и сверх того открывалась надежда в будущем отомстить за ненавистный гнет. Рекрутский набор сам по себе не представлял ничего ужасного для этой воинственной молодежи; ее возмущало только принуждение; однако после слов отца Юлиана она подчинилась принуждению не из трусливой покорности, но ради того, чтобы сохранить себя для великого, святого дела – для свободы счастливого будущего.
Четырехугольные жестяные фляги, бывшие у каждого за поясом, переходили теперь из рук в руки, от уст к устам.
Водка оказала свое действие, общее настроение становилось все веселее, те из станичников, у кого были при себе ружья и пистолеты, зарядили их. Поставили вехи, всегда лежавшие наготове в тростниках для упражнений этого рода, чтобы служить мишенью для стрельбы; пригнали лошадей с пастбищ и принялись носиться на них верхом с тою почти невероятной для постороннего глаза ловкостью, какую эти сыны степей приобретают с отрочества постоянным упражнением. Таким образом, казацкая сходка закончилась молодецкой джигитовкой, лихой забавой здорового, могучего, полудикого народа, словно рекрутский набор, еще недавно им внушавший страх, неожиданно превратился в радостное, счастливое событие.
Хотя Матвей Скребкин все еще сомнительно покачивал головою, однако он не сказал ни слова наперекор отцу Юлиану; да и зачем? Ведь советь почтенного старца способствовала тому, чтобы удержать казаков от необдуманных и пагубных решений, выиграть время и спасти существование, а также и имущество станицы. Остальное умный и предусмотрительный сотник мог до поры до времени предоставить будущему.
Пока казаки совещались на лугу у берега, поросшего камышом, у крылечка одного из казацких домов сидела девушка, усердно занятая работой. Она искусно плела из тонкой пряжи невод для рыбной ловли в Яике.
Ксения Матвеевна, дочь сотника Скребкина, молодая казачка двадцати одного года, отличалась необычайной красотой, стройной фигурой благородного сложения и овалом лица, напоминавшим безупречно правильные черты греческой античной статуи. Ее синие глаза оттенялись длинными, темными ресницами; в их взоре светилась порою задумчиво-грустная поэзия, свойственная обитателям гор и степей, благодаря их постоянному непосредственному общению с природой, язык которой им как будто понятен; но эта мечтательная задумчивость часто сменялась в очах Ксении огневою страстностью, напоминавшей своими вспышками вспыхивающая молнии, когда в летний зной над степью проносятся гроза вдоль по течению Яика.
Красавица Ксения со своими выразительным лицом, тонким, изящным станом и белыми руками смахивала бы на даму из самого знатного общества, переодетую казачкой для костюмированного бала, если бы во всем ее существе не было отпечатка наивной непосредственности и дикой огневой силы. Было видно, что в этих нежных членах текла пламенная кровь, кипение которой не подчинялось никакому принужденно, и нежную девушку можно было сравнить с одним из тех диких степных коней, стройные члены которых как будто вылиты из стали, а ноздри порывисто вдыхают воздух, чуя приближение бури, коней, которые послушно покоряются приветливому слову, но встают на дыбы, когда их хотят принудить к повиновению поводьями и удилами.
Садик пред домом сотника содержался чрезвычайно опрятно, кусты шиповника образовали здесь нечто вроде беседки вокруг сколоченной из березовых сучьев скамьи, на которой сидела Ксения, тогда как пестрые цветы обрамляли гряды овощей.
Тонкие пальцы девушки машинально, размеренным движением, сплетали нитки в узлы рыболовной сети, но ее мысли, казалось, блуждали далеко, потому что ее глаза тоскливо и задумчиво смотрели из-под опущенных ресниц вдоль на луга, по которым извивался Яик, сверкавший там и сям золотистой полосою между камышовыми зарослями.
Казачка напевала про себя красивым, низким голосом одну из песен своего народа, в которых почти всегда выражается тоска по милом, ушедшем на кровавую сечу, или оплакивается павший воин; их мелодия так хватает за душу своими грустными, скорбными звуками, славой) осенний ветер проносится по степи, крутя поблекшие палые листья. Иногда пение замирало в тихом вздохе, который, казалось, летел вдаль вместе с печальными взорами Ксении; тогда она опускала голову, точно под гнетом безнадежного горя, прерывая работу, чтобы утереть слезу, повисшую на реснице.
Она не заметила, как по дороге из Гурьева в Сарачовская приблизился к хутору казак и вошел в сад. То был мужчина немного старше Ксении, стройный и сильный: темная короткая, еще юношески мягкая борода обрамляла его лицо, а курчавые, темные волосы выбивались из-под шапки из овечьей шерсти. Это был красивый, статный юноша; тем не менее, его наружность оказывалась вблизи отталкивающей; темные глаза отличались беспокойным, хитрым взглядом, несмотря на улыбку, почти не сходившую с его губ, как будто он хотел прикрыть ею всякое внутреннее движение мысли и чувства. В его осанке всегда было что-то принужденное, точно он рассчитывал каждый свой жест и наблюдал за ним; этот человек ходил тихо, крадучись, что дало ему возможность подойти вплотную к задумавшейся молодой казачке, прежде чем она услыхала шорох его шагов, когда нежданный гость вышел из-за живой изгороди густо разросшегося шиповника. Ксения вздрогнула в испуге и, по-видимому, была неприятно удивлена, увидав пред собою молодого казака; однако она приветливо ответила на его поклон и сказала: