Адъютант императрицы - читать онлайн книгу. Автор: Грегор Самаров cтр.№ 44

Чумаков с минуту стоял, потупившись и крепко стиснув губы, а потом подошел к Пугачеву, подал ему руку и произнес:

– Здравствуй, Емельян Иванович! Слава Богу, что ты вернулся здрав и невредим! Я уже боялся, не постигла ли тебя смерть, и, – продолжал казак, немного запинаясь, – так как мы были с тобою друзьями, то я хотел позаботиться о твоей Ксении; я хотел протянуть ей руку и предложить свою защиту на всю жизнь. Она не могла позабыть тебя, не хотела поверить, что ты не можешь вернуться назад. И вера не обманула ее; теперь мне больше нет надобности заботиться о твоей невесте. Добро пожаловать на родину!

Пугачев крепко пожал его руку; но он не заметил, что эта рука была холодна, как лед.

Одну минуту Ксения смотрела на Чумакова с угрозой и удивлением; но она была слишком счастлива, чтобы нарушить гармонию этого блаженного часа. Не следовало ли ей простить того, чью любовь она отвергла, так как ее возлюбленный был здесь?

– Пойдем, Емельян, пойдем! – сказала молодая казачка, ведя Пугачева к себе в сад. – Ты, наверно, устал, проголодался дорогой и хочешь пить, да и твоя бедная лошадь нуждается в отдыхе и пище. Пойдем, подкрепи свои силы, а потом ты расскажешь мне, как тебе жилось, как Бог тебя миловал и как возвратил ко мне обратно.

– До свиданья, Емельян Иванович! – проговорил Чумаков, обращаясь к Пугачеву. – Ты снова нашел свою Ксению; третий между вами лишний, хотя бы он даже был вашим лучшим другом.

Еще раз протянул он Пугачеву руку и, быстро повернувшись, вышел из сада.

Ксения между тем поспешила в хату; она принесла оттуда свежего кобыльего молока и сладких маисовых лепешек, соленой и копченой баранины и меда – то, что наскоро попалось ей под руку; потом она сбегала также за душистым сеном для лошади, зачерпнула в колодце ведро воды и любовалась блаженным взором, как Пугачев и его конь подкрепляли свои силы.

– Все наши казаки под горой, на лугу, – сказала девушка. – О, если бы мой отец был здесь! Ведь он также начал уже сомневаться, что ты еще жив! Они совещаются там, как быть, – продолжала она. – Ты явился в тяжелую минуту, Емельян; русский генерал прибыл в Гурьев для рекрутского набора среди наших.

– Знаю, – отозвался Пугачев, только что опорожнивший жадными глотками чашку кобыльего молока, – мне сказывали про это в соседней станице вверх по Яику, где я вчера ночевал, и потому я приехал освободить тех, кому грозит беда, и обрушить небесное мщение на преступных притеснителей!

– О, Более мой! – воскликнула Ксения. – Ты хочешь противиться им? Ты не уволен в отпуск, не освобожден от службы? Ты хочешь подвергнуться такой страшной опасности?

– Опасности? – промолвил Пугачев с таким странным блеском в глазах, что Ксения попятилась от него в испуге. – Для меня не существует опасностей, – возразил он, – над моею головой парят ангелы Божьи и святые угодники, покровители русского государства!

– Емельян! – в ужасе воскликнула Ксения. – Емельян, что ты говоришь? Не значит ли это искушать Господа?

– Ксения, – сказал Пугачев, заглядывая ей в глаза проницательным взором, – ты вот называешь меня Емельяном… А знаешь ли ты наверно, что пред тобой стоит действительно Емельян Пугачев? Известно ли тебе доподлинно, что ты когда-нибудь знавала какого-то Емельяна?

– Как ты можешь говорить так? – спросила Ксения, испуганная торжественною серьезностью, написанною на лице Пугачева. – Да, мой возлюбленный, да, я знаю, что люблю Емелю; каждое биение моего сердца называет мне твое имя. Но я не понимаю твоего вопроса, желанный мой; я почти боюсь тебя.

– Ты поймешь меня, ты узнаешь все! – ответил Пугачев. – Ты говоришь, что любишь меня; итак, – воскликнул он, бурно обнимая девушку и прижимая к себе, – пусть все будет сном; правда же – в Ксении и в ее любви, и это должно остаться правдой для Петра Федоровича так же, как и для Емельяна Пугачева!

Ксения крепко прижалась к его груди; чувство счастья охватило ее; казалось, она не поняла его слов, почти даже не расслышала их.

– Но сейчас, Ксения, – проговорил он, – дай я отведу своего коня в конюшню; меня никто, даже отец твой не должен видеть здесь, пока еще не пришел мой час; и, если ты меня любишь, ты будешь молчать. Никому ни слова!

– Что же ты хочешь делать? – спросила вся дрожа Ксения, – ты опять хочешь покинуть меня?

– Нет, моя голубка, я не хочу покинуть тебя! – сказал Пугачев, – ты останешься со мной, ты должна подняться со мной, подняться до… – Внезапно он запнулся и тотчас продолжал: – сейчас больше ни слова! Жди того часа, когда пред тобой откроется великое, светлое, нежданное, и молчи, молчи; я останусь здесь, буду недалеко от тебя; прежде чем все вернутся сюда, я пойду в монастырь и стану ждать там отца Юлиана; он будет первым, который увидит меня здесь; молитва должна подкрепить меня, в молитве с ним я найду откровение того, что должно случиться для спасения святой Руси и православной церкви!

– О, останься, останься, мой милый Емеля! – молила его Ксения. – Я опять боюсь потерять тебя, после того как Господь так чудесно снова привел тебя ко мне.

– Ты верила мне, Ксения! – почти с упреком сказал Пугачев, – ты верила, что я вернусь, когда необъятная даль разделяла нас с тобою, когда на поле брани мне угрожала смерть; неужели же ты не хочешь верить мне теперь, когда я недалеко отсюда в тихом убежище буду молиться Богу?

– Я верю тебе, мой Емеля, я покоряюсь тебе; а, раз ты велишь, я схороню в груди все мое счастье, и никто-никто не прочтет в моих глазах, какое блаженство наполняет мое сердце.

И они слились в долгом, жарком поцелуе.

Затем Пугачев тихонько высвободился из ее объятий, нежно перекрестил ее и через луг поспешно направился к монастырю, в то время как с Яика раздались ружейные выстрелы и громкие приветственные крики.

Ксения отвела коня Пугачева в конюшню, где стояли также и все лошади ее отца. Она сама обрядила его, так что в этот вечер отец не мог бы уже открыть коня ее возлюбленного. Обильно насыпав ясли лучшим кормом, она опять вернулась на прежнее место у плетня и снова принялась за свою сеть. Ее пальцы машинально нанизывали петлю за петлей, а глаза вновь наполнились слезами; но теперь это были слезы счастья и радости, ее глаза ярко сияли, а губы тихо шептали благодарные молитвы.

Чумаков не вернулся к другим на луг; несколько времени он следил за дорогой, ведущей к его двору, затем повернулся в противоположную сторону и поспешил к высокому берегу Яика; здесь, скрытый растущим у берегов высоким камышом, он незаметно добрался до дороги в Гурьев. Без отдыха бежал он все дальше и дальше, и, когда солнце садилось, он стоял пред крепостными воротами и после заявления караульному офицеру о том, что он принес важные и спешные известия, был введен к генералу, начальнику крепости.

На следующее утро вся Сарачовская ожила спозаранку и напряженно ожидала дальнейших событий. Горячее воодушевление, наполнившее накануне вечером всю молодежь радостью и долго не дававшее ей заснуть, прошло; каждый думал только о том, что, может быть, вскоре ему придется надолго оставить родину; а надежда добыть себе славы, почестей и воли вместе с предсказанным отцом Юлианом вступлением царя на престол лежала так неизмеримо далеко, что едва ли могла смягчить горечь разлуки со всеми дорогими и близкими.