На краю государевой земли - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Туринов cтр.№ 104

Расчет Якова на помощь томских воевод не оправдался. Судьба приготовила ему очередной сюрприз. По дороге на свое воеводство умер новый томский воевода, князь Иван Лобанов-Ростовский, человек суровый, нарочно посланный из Москвы навести порядок на государевой «украине». Он умер в Нарыме, где почему-то не повезло и другим из тех, кто проезжал его, едучи на службу… Место такое. Не он один… И в Томске как раз в ту пору, когда Яков пришел туда со своим войском, сидел на воеводстве только один Иван Кобыльский, второй воевода. И власть в городе, покладистая, как и он сам, не горела желанием ввязываться в склоки со служилыми, которых привел Тухачевский.

— Это твое дело, что ты не поладил с ними! — сразу же открестился Кобыльский от всех его болячек, как только Яков изложил все ему в разрядной избе, и они выпили водки, привезенной Яковом. — Яков, ну ты пойми меня! — заходил он вокруг него и стал подталкивать его к выходу из разрядной.

— Мне надо домой! — заторопился он, когда они вышли во двор.

— Да ты хотя бы приди на смотр! — вцепился в него Яков, видя, что тот просто хочет отделаться от него.

Кобыльский жеманно повел плечами, что-то тихо пробурчал, затем отчаянно крикнул: «Ладно — буду!» — и припустился от него бегом к своей избе, вприпрыжку, по-козлиному.

Яков презрительно присвистнул вслед ему, поняв, что от него толку не будет: «Зря поил! Этот не Койда: выпьет и не поможет!»

Но он еще не знал всего. Зимой, когда казаки везли санями с Тюмени хлебные запасы его войску, они оплошкой заморозили их под Нарымом. Перед тем же, там, в Тюмени, они встретились с Рукиным и поверили его «воровским» речам. А Рукин только что вернулся в свой город Тюмень с Москвы. В Москве же он слышал о подготовке похода Тухачевского. Вот он-то и распустил слух, что, дескать, вот-вот подойдет государева грамота и поход отменят. Он божился, что, мол, то слышал от самого князя Федьки Хилкова: пил-де с ним на его дворе. А Хилкову-то дали наказ собрать для войска Тухачевского по городам воинское снаряжение. И уж кто лучше, чем князь Хилков Федька, знает про все…

Об этом казаки наивно повинились перед Кобыльским, когда тот учинил сыск по этому делу.

И сейчас он убегал от Якова, чтобы хоть немного оттянуть неприятный разговор об этом и о том, что поход зимой теперь явно сорвался.

На следующий день Яков вывел все сотни за стены острога в поле, на киргизскую сторону. На смотр его войска Кобыльский явился со всеми приказными и атаманами. Он нарочно притащил их сюда, чтобы мешались, и не было времени для разговора с Яковом.

Яков проверил наличность людей в сотнях, отметил сбежавших.

— Обо всех этих изменниках будет отписано их воеводам по городам и в Москву, государю! — жестко заявил он всему своему войску.

— А теперь ты, Мисайлов, выйди из строя! — приказал он строптивому десятнику.

Тот вышел из заднего ряда тюменских казаков, куда затесался, чтобы воевода не увидел его, надеясь, что он не вспомнит о нем.

— Подальше, подальше! Не жмись к казакам — ты же не баба! Мисайлов сделал еще несколько шагов вперед и остановился.

— Расскажи, как ты матерно лаял своего войскового воеводу, да возвел поклеп: будто я продавал джагатам панцири и самопалы! Говори, говори! Что — оглох?! — повысил голос Яков на десятника, молчком переминающегося с ноги на ногу.

Мисайлов что-то проворчал, затем громко закричал:

— Напраслина это, воевода! Не говорил я ничего такого!..

Яков, видя, что от него ничего не добьешься, приказал выйти из строя Рукину. Здесь, на плацу, перед всем войском, тот повел себя не лучше десятника.

«Хм! Отопрутся — от всего!» — обозлился Яков, вспылил и приказал:

— Посадить в тюрьму!

Но казаки опять зароптали, и он отступил, распустил их. В тот же день он отправил к джагатам Семку Щепоткина, зная его и веря, что тот не подведет, сделает как надо.

Из «джагат» на его зов приехал Бурлак; он тоже уходил с ним в этот поход. Яков встретил его радушно, поздоровался, обнял.

— Кто старое помянет, тому глаз вон! — засмеялся он, намекая на то, как десять лет назад они поругались на походе из-за Аблайгирима, под Чатским городком. Упустил тогда Яков салтана, его вина была в том, что тот еще целых пять лет тревожил набегами государевы украинные городки. И сейчас он признался в том Бурлаку, покаялся: «Да, было!»

Он снова вывел за стены острога свое войско.

По-настоящему пришла осенняя распутица. И за острогом уныло гляделись пустые огороды и поля, бродили табуны коней и стада коров.

День был пасмурный. Сотни построились все на том же месте, стояли вольно.

— Кто продавал оружие твоим людям? — спросил Кобыльский мурзу и показал на Тухачевского: «Он?»

Бурлак отрицательно покачал головой.

— Не воевода, казак продавал!.. Примета — с носу резаный! Шишак продавал, мушкет продавал!

Яков велел снова выйти из строя Мисайлову и Рукину. Десятник подчинялся сразу, а Рукин сначала помялся, зло глядя на него, на Якова, но затем все-таки вышел вперед.

— Да, да, этот! — показал мурза на десятника, а затем и на Рукина. — И его тоже!

Мисайлов опять стал отпираться от всего.

— Какой нехороший, однако! Цо-цо! — зацокал языком мурза.

Десятника тут же на поле взяли приказные Кобыльского, чтобы посадить в тюрьму. Но когда Яков велел туда же отвести и Рукина, то казаки из Тобольска подняли шум.

— Воевода, сади всех! Не дадим сотника в обиду!.. Воровал?! А кто здесь не ворует! Ты что ли не воровством живешь!..

Яков хорошо знал эту круговую поруку служилой мелкоты, знал, как она быстро перекидывается и на другие сотни. Даже томские казаки, с которыми он месил грязь и снег не в одном походе и полагался на их поддержку, и те, заметно было, зашатались, готовые качнуться на сторону своих, казаков, хотя бы и из другого города.

— Московский, ты велишь делать все по правде! А сам?.. С Петькой Пронским гнал водку здесь, да торговал ей! А нам-де — нельзя!..

— Яков, не трогай их, — тихо зашептал Кобыльский ему.

Ну да! — отозвался Яков. — У тебя-то одна забота: поскорее выпихнуть меня из города! А во что мне обойдется твоя послабка?!

Он так и не нашел поддержки у сильников города.

После смотра служилые подали ему новую челобитную. В ней были все те же слезные жалобы: клячишки-де их попадали в дороге, идучи до Томска, сами они пообносились, хлеб поодолжали у служилых в городе по дворам, чтобы не помереть с голоду. А он-де ныне тут в цене: недород… И эта челобитная ушла в Москву. Вместе с ней Яков отправил туда же отписку о том, как было на самом деле на переходе из Тары до Томска и о продаже оружия. Отписал он и о бегстве из войска казаков, и о том, что воеводы в Томске потакают тем «ворам», не помогают ему управиться с ними, а принимают такие же челобитные от своих, томских.