По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 91

– О, мой хан! Есть в человеке нечто, стоящее выше рассудка. И сколько я ни думал, а решил так: всем не угодишь… Кто, из какого рода впереди, кто слева, кто справа, кто замыкает – не важно. Важно, чтоб их возглавляли, прежде всего, справедливые и только затем достойные тойоны. Такие, кто имеет волю все мелкие распри усечь, придавать им свойства раннего снега, который тает на крупе горячего жеребца… Тот, кто не доводит до слуха вышестоящего начальника сведения о дрязгах, а сам пресекает в зародыше.

– И где же ты нашел таких молодцов? – проявлял нетерпение хан, постукивая рукоятью камчи по левой ладони. – По каким признакам выделил тойонов?

– Всякий, имеющий голову, отличит кобылицу от верблюда, а умелого воина – от бабы, сидящей за выделкой кошмы…

– Справедливость… Сказать легко, но кто определит, где, по какой черте она проходит? Она неуловима… Но нужно вывести русло, вознести высокие берега из законов. Как? Вот это уже другая задача, – взгляд хана остановился на командующем всеми войсками Хубулае. – Как ты понял нашего старца, Хубулай?

В сурте стало тихо, как в дозоре: все онемели, зная сложность и неоднозначность таких вопросов. Но Хубулай считался одним из любимцев хана, и голову его не стягивал обруч страха, а язык не опухал от ворочания угловатых слов неуверенности. Он сказал не торопясь, с расстановкой, как бы приглашая других к размышлению:

– Один и тот же человек преображается в дни мира и в дни войны. Старый полководец Усун-Туруун управлял людьми в тяжелое и краткое время войны, а на войне, как ни странно, понять суть человека проще. В мгновения опасности он открывается и сам для себя, и для пытливого взора товарища. Но и лучший воин во времена мира становится иногда суртом, где живут злые духи, – ты замечал, хан? Значит, чтобы закалить и выковать народ, нужно, чтоб он многие годы подряд, многие десятилетия чувствовал запах опасности, саму опасность! Если ее нет на самом деле, то кто-то должен сеять зерна тревоги в благодатную жизнь! Только бой, хан, только война сделают нас большим, единым народом…

Чингисхан с каким-то новым интересом оглядел Хубулая, и камча в его руках успокоилась. Зато народ загалдел вразнобой.

– Боорчу! – повысил голос хан и нахмурился, восстановив тишину.

Боорчу встал, опершись на плечо сидящего перед ним Чимбая. Он улыбнулся, отдавая тем самым дань остроумию Хубулая:

– Хубулай хорошо сказал: во время войны, когда гремят барабаны подобно грому, а стрелы хлещут подобно ливню, – все делаются дружными и понятливыми, кроме самых бестолковых… Но и те вроде бы подтягиваются! А как только приходит мир, подобно полуденной истоме, человек словно засыпает, а просыпаются в нем жадность, злоба, зависть! Так это, хан!

Чингисхан снова обвел взглядом своих советников, и этот острый взгляд, как стрела, сбил наземь взметнувшиеся было из уст людей возгласы одобрения.

– Да… Это так, – сказал словно бы самому себе. – С сытой собакой не охотятся… И что же ты посоветуешь, Боорчу?

– Я тоже рассуждаю, что ни к чему брать в расчет эти различия… Нужны новые и одни для всех джасаки, хан… Мы с Джэлмэ вчера вечером долго толковали. Спроси его – он поязыкастей меня!

– Говори, Джэлмэ, – кивнул Чингисхан, садясь на кошму и показывая, что готов к длинной речи.

Однако Джэлмэ произнес всего лишь несколько слов, да и те были округлыми и считаными, как козий горох:

– Родов много – все их прадедовские погремушки во время ссор гремят, как боевые барабаны, и рассудок глохнет. Джасак же должен быть прост и понятен каждому, велик и нерукотворен, как смена времен года. Иначе как потребуешь от человека выполнить то, чего его рассудок, желудок его ума, не способен переварить? И для начала мы должны четко обозначить понятия добра и зла, а на них основать джасак. Так я думаю, хан!

Гул одобрительных возгласов, казалось, выплеснулся из-под сводов сурта:

– Отделить дурное от хорошего!

– Так! Верно-о-о!

– Где порок, а где достоинство-о-о!

На этот раз Чингисхан дал волю духоподъемной волне людских чувствований и сидел, потупясь взором, словно отсутствуя.

– Все? – спросил хан. – Загалдели, как вороний выводок… Что же, по-вашему, нужно утверждать и множить? Скажи, Джэлмэ!

– Бесстрашие, верность слову, простоту, правдивость… – сказал Джэлмэ, загибая пальцы, и стоило лишь ему призадуматься, как разгоряченные видением великой цели тойоны вступили в разговор, бросая в него слова, как в общий котел:

– Выносливость!

– Доброту! Спокойствие!

– Умение не терять рассудка в рискованном деле!

– Щедрость! Честность! Правдивость!

– Скромность! Взаимовыручка!

Уже перешли к обличению пороков, шумно, пылко, с воздеванием рук к хану и к небу, а хан, уверовав в своих людей и подкрепив их горячим участием свои замыслы, смотрел на белый войлок, которым был выстлан сурт, и видел строки великого Джасака, словно писанные по нему кровавой киноварью…

* * *

– Мы должны поставить дело так, чтобы люди сами приняли и одобрили джасак, который прежде всего стал бы гарантом справедливости, но без чрезмерных принуждений, и был бы не противен человеческой природе, – решил Чингисхан, давая указание Джэлмэ и Мухулаю собрать на совет ханских родственников. – Вы оба придите тоже, но держитесь в тени: вы знаете, как заносчивы некоторые из моих кровных… Будут коситься на вас, сердиться на меня, это будет мутить их мысли… А что я без вас? Бык на гладкой наледи…

И когда собрались родственники, то Чингисхан едва отыскал в тени сурта лица Джэлмэ и Мухулая, хотя и обладал острым по-соколиному зрением. Он заметил решимость на лице брата Хасара и его нетерпеливое поерзывание на кошме, увидел бледного от волнения Хачыана, покусывающего крепкими зубами хвост косицы; увидел и невозмутимую, но огненноглазую Ожулун-хотун, которая способна понять и большое, и малое в человеке. Он начал говорить, словно бы оттолкнувшись взглядом от родного лица матери – так журавль перед тем, как взлететь, отталкивается ногами от пустынной степи:

– Вы, наверное, уже слышали от наших болтунишек о новой ханской затее, но что это за затея – пустомели не объяснят. Скажу вам коротко, уважаемые родственники: чтобы выжить в веках, нужно в корне изменить нашу жизнь и ее неписаные обычаи и нравы на писаные, то есть незыблемые, единые для всех джасаки, законы. Моя цель – сделать единым народом союз племен, но пока ближняя цель – все подчинить военной организации: войска – передний край, все остальное – тыл. Все должны подчиниться единому закону, как бы ни назывался их род, их племя, их народ… А над законами будем думать вместе. Я сказал!

Гибко вскочил Хасар, и Чингисхан подумал: «Вот изжога!»

Озирая званых лихорадочно блестящим взглядом, Хасар начал говорить, обращаясь к ним:

– Я поддерживаю попытку брата изменить степную жизнь и укрепить ее единением… И как не понять, что нельзя жить по-старому! Мы, твои родственники, Чингисхан, были с тобой еще тогда, – он наконец-то сцепился взглядом с ханом, – когда не имели другой плети, кроме собственных хвостов, и не имели других нукеров, кроме собственных теней!.. Мы бедовали и побеждали вместе с тобой, мы не щадили ни тела, ни души, ни коня, ни жены, ни времени жизни, и по сей день мы верно служим тебе! И какая же нам за это награда, наш хан?! – Послышался ропот, в котором трудно было разобрать: осуждают ли, поощряют ли Хасара многочисленные родичи хана. Но хан молчал, и младшой продолжил: