По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 76

Хан слышал, что со времен предков водился обычай дарить своих молодых жен отличившимся военачальникам, и относился к этому, как ребенок к сказке, а вот когда коснулось самого, то он стал раздваиваться. Так раздваивается человек между сном и явью.

«Уруты – люди суровые, – думал он. – Они зажмут кэрэитов, как лисица – мышь, и не дадут им разлохмачивать языки в бунтовских заговорах…»

– Что ты смотришь на меня, как ребенок, выклянчивающий вкусного сыру? Согласен, говори?

– А почему нет? Вы же без меня меня женить любите. Решили так решили…

– Ну вот! – светло улыбнулась Ожулун и оглядела своих любимцев. – Ты что-то хотела сказать, Борте?

Борте поняла ее:

– Ты забыла про Хулан!

Заговорили и Мухулай с Джэлмэ:

– Хулан забыла… Как же так? Хулан… Хулан…

Ожулун сокрушенно качала головой, обхватив ее руками:

– Да-да-да… Как же я так? Уж слушай все сразу, Тэмучин… Лучше все сразу сделать для благополучия своего народа… Не напрасно же Белый Всевышний Тэнгри поставил тебя ханом над этими бесчисленными родами… Ты подчинил себе мэркитов, а они многоноги и неразумны в гордыне. Привязать их накрепко можно только одной крепью.

– Опять жениться? – прищурился Тэмучин. – Может, уж на главе рода хаас мэркитов, на самом Дайыр-Усуне?

– Его дочери Хулан скоро семнадцать.

– Молодцы-ы-ы! – Тэмучин от бессилия смеялся сокрушенно, как бы поощряя неразумных, ну-ну, давайте-давайте. – То на старухе, то на внучке… Очнитесь!

Ожулун тоже смеялась, видя, что сопротивление Тэмучина – это всего лишь понятное желание сохранить лицо. Она гордилась умом и выдержкой сына.

– Хулан вырастет… Созреет, как бутончик.

Ей вторили тойоны:

– Войдет в пору… Красивая мэркитка… Звонкая, как струнка, мэркитка… мэркитка…

«…Кто они, эти мэркиты? Китайцы числят их среди монгольских племен, хотя они тюрки. В давние времена они прикочевали смежно с ойратами откуда-то издалека, от восточных морей – так гласит предание. Иначе кто научил бы их строить деревянные срубы, крытые берестой, и города-крепости, откуда их тюркское наречие и умение разводить лошадей?..» – размышлял Тэмучин, не замечая, как девушка-служанка внесла в сурт два серебряных подноса с жареными потрохами и мясом, которое снято лентами с только что убитого барана. Глядя на огонь, он не замечал и того, что Ожулун, засучив рукава, уже сдабривает мясо пряностями, но их запах дразнил обоняние. И от мыслей об огромности мира и человеческих тропах в нем Тэмучин погрузился в мысли о давнем голоде, сглатывая обильную слюну: «Мы избегали встреч с двуногими и забивались в норы, подобно барсукам и тарбаганам… Это мать не дала нам околеть от голода, зверенышам-детенышам. Она, бессонная и неугомонная, забывшая дневной свет, в зубах носила нам пищу, а в пригоршнях воду. А старая Хайахсын? Разве не она, дряхлая волчица, твердила нам, что хану достойно делать, а что – позор? Это она, Хайахсын, хранительница силы духа и посланница великих Айыы, разгибала их ханские спины. Она и им говорила сказки об Ичэ-кэчике, маленьком мальчике с большим умом…»

Тэмучин не забыл ни одной, а самую таинственную сказку помнил дословно:

«Один раз Ичэ спросил: «Мать, скажи, где мои родители, где мои люди?» Мать говорит: «Нет, сынок, нет». «Как нет? Я не один должен быть, есть. Еще должны быть. Мать, я сожгу тебя!» Мать говорит: «Вот раньше были у тебя: сродный брат, сестра, дядя… И пришел дьявол ли, кто ли, их сгубил». – «Ладно, пойду». Сел на коня, поехал. Ну, долгое время не возвращался. Она боялась: «Куда девался сынок? Что сделалось с сынком?» Потом смотрит – сын скачет: «Мать, приготовь еды». – «Ой, сынок, ты опять, сынок, сдурел?» – «Мама, готовь. Дядя и братишка едут». – «Ты что, сынок, давно их в живых нету». – «Едут, едут». Сын схватил волчьи шкуры и стал выстилать путь к сурту. А сам прыгает, радуется. Мать вышла – верно. Слыхать: копыта цок-цок… цок-цок… Мать смотрит – и правда, они едут. Ичэ прыгал, прыгал, упал и помер. Спешились брат и дядя. «Что, – говорят, – для того ты нас звал, племянничек? Мы пришли, а ты помер?» Ичэ захохотал, вскочил, пошли домой…»

– Проснись, проснись, Тэмучин! – трясла его Борте. – Еда поспела

* * *

Пал Тайхал.

Гонец, на кончике языка доставивший эту веселую весть, сам оказался в осаде из плотного кольца детей, нукеров, женщин, которые сопровождали его к сурту Тэмучина. Даже собаки в недоумении оглядывали друг друга, словно испрашивая дозволения лаять или не лаять на суматоху.

Но едва эта радостная весть достигла слуха Тэмучина и еще не высохла кровь непокорных мэркитов Тайхала, как восстали мэркиты, добром вошедшие в Тэмучиново войско и жившие в опасной близости от ставки. Не затем ли человек имеет два уха, чтоб в одно влетала добрая весть, а в другое – плохая? Столкнувшись в голове, они высекают искры гнева и непонимания: хан тут же вскочил на коня, устремившись в мятежную ставку, окруженный телохранителями. Он не укрыл тела кожаными латами и мог пасть от любой, даже не изощренной стрелы, но старый глава ставки Усун-Туруун упредил возможную беду. Старика вело провидение, когда он, обосновав северные ставки и без потерь минуя земли жестоких хоро-туматов, вернулся на родину с послушным своей воле и закаленным в походе войском накануне мятежа и жестоко подавил смуту. Мэркитов, кто остался в живых, загнали в глубокую промоину, по дну которой журчал ручеек. Выступивших из уговора тойонов привязали к деревьям на опушке леса.

Когда прискакал взъяренный Тэмучин, то увидел на опушке следы жестокой схватки, пронзенные стрелами тела нукеров и ивовые щиты, обезображенные сабельными метами лица убитых и раненых. Он увидел лошадь, что тщетно пыталась вырвать зубами застрявшую у крестца стрелу и ходила как заколдованная по кругу, и ржание ее было красноречивым, понятным сердцу степняка.

Над поляной уже кружили стервятники, издали чуя свежую кровь.

«Лучшие мои люди!.. – кипел Тэмучин. – Они убиты в спину!»

Осторожно, чтоб не попасть под горячую длань хана, подал голос старый Усун-Туруун.

– Хан, люди взбешены! – сказал он. – Предательство не должно быть безнаказанным. Может, порубить всех мэркитских главарей у них на глазах, хан?

Боорчу подлил масла в огонь, сказав:

– Мы у них даже оружия не отняли, а они ударили в спину! Грех! Если мы их не укоротим на голову, то зараза погубит нас как поветрие, хан!

– Соберите погибших, – не глядя ни на кого, приказал Тэмучин. – Их надо похоронить и побеспокоиться об их ставках в другом мире…

Он замолчал, понурив голову и оглаживая конскую шею жесткой ладонью.

Живые склонялись над мертвыми, собирая оружие, одежду, – ничего из имущества убитого не должно пропасть. Таков обычай, который должно выполнять всем, кто решил жить одной жизнью с борджигинами. Китайцы тем и велики, что живут древними законами, что запечатлены на рисовой бумаге. Джирджены завоевали китайцев, но приняли древние обычаи побежденных и так перемешались с китайцами и растворились в их быту, что поди разбери: кто из них истинный китаец, если не знать презрительную кличку «нуча», которой китайцы удостоили джирдженов. И не напрасно старая Хайахсын учила отпрысков Джэсэгэя устоям и этикету китайского завода. Бедная старуха и занялась-то этим, возможно, от неизбывной тоски по родине, но как пригодился Тэмучину строгий порядок, заведенный раз и навсегда.