По велению Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Николай Лугинов cтр.№ 145

Чингисхан тяжело вздохнул и поднял руку, давая понять, что больше слов не надо.

– Но где эта середина, мы не знаем! Некоторые говорят, что врага нужно принимать в свои ряды, лишь напрочь подавив его волю, помучив, подержав в рабах. Нет, говорю я, Чингисхан! Наши предки тюрки так и поступали, где они сейчас, скажите, грамотеи? Сломленные люди – самые опасные, лживые, трусливые и подлые. Готовые к измене. Мы будем строить ил по доброй воле людей. И пусть будет то, что будет! Ибо от смут и мятежей страдает большинство людей, а от моей кары – будут страдать лишь отдельные виновники, закваска этих смут! Я буду расточать чужое и прибавлять себе славы, но буду беречь наше, свое и прибавлять себе любви единоплеменников. Любовь выше славы… Но слава – упряжная лошадь любви…

Чингисхан ходил и вспоминал все, что касалось разговоров о будущем. Время шло, тень его укорачивалась, и солнце уже на длину мизинца востекло над одной из сопок, когда пришли и сказали, что соколы готовы.

Предстояла соколиная охота.

Хану подвели охотничьего коня в узорчатом чепраке и легкой сбруе. Нетерпеливо брехали, чуя волю, розовокудрые борзые.

Чингисхан помнил до мельчайших подробностей, до стука камешков, что осыпались из-под босых ног, до посвиста камышовок и полуденного звона в ушах, как лазали они с Хасаром к соколиным гнездам за добычей. На горе Бурхан-Халдун, под деревом с огромной шапкой гнезда, они подъедали остатки соколиной трапезы, когда взрослые птицы улетали на охоту. Потом Хасар ловко взбирался до края гнезда орлана-белохвоста по гладкому стволу и рассматривал испуганно вжавшегося в выстилку гнезда соколенка, а Тэмучин напряженно всматривался в небо, чтобы упредить криком лающий крик подлетающего орлана и предостеречь брата об опасности. А Хасар, изъяв у соколенка или жирного сома, или утиную грудную кость, или щучью голову, исхитрялся еще и погладить притихшего в ужасе птенца по дрожащей теплой спинке. Однажды под Хасаром подломился сук и он упал с высоты четырех человеческих прыжков. Он долго не мог сделать вдох, а хватал воздух судорожными глотками, но добычу из рук не выпускал. Лежал так до начала заката, когда небо стало розоветь. Рядом, обняв брата, лежал Тэмучин – он решил умереть вместе с Хасаром. Но тот, наконец, сказал слабым голосом:

– Смотри, смотри! – и указал на сокола, несущего что-то весомое в когтях.

Они вскочили, когда сокол уже опускался в гнездо, – азарт победил боль. Они завопили, замахали руками. И сокол испустил вниз струйку полостной жидкости, выпустил из когтей добычу, чтобы облегчить свой вес и мощными гребками крыльев набрать высоту. Тогда их добычей стала жирная кряква…

Сколько же раз следил потом юный и нищий сын багатура Джэсэгэя за охотой соколов как заколдованный, пока не взял в горной пещере первого в жизни птенца сокола-балобана и не посадил его на перчатку. Сокол этот бил и фазана, и утку, и гуся, и горлицу, он все время возвращался на зов, и сердце Тэмучина таяло от этого гордого доверия усталой птицы. Он презирал луней, канюков, осоедов и даже орланов – в них словно бы не было породы, линий, как в сапсане, или кречете, или беркуте. Был у него и красавец-тетеревятник, глядя на которого во время охоты Чингисхан любил жить. Он стал заядлым сокольничим.

Глядя на него, все большие и малые тойоны обзавелись птицами. Ему несли дань соколами. Белыми кречетами он считал своих сыновей, чьи птицы били столько лебедя, что приходилось раздавать народу.

О, какое же здесь приволье для охоты!

Весь мир, казалось, распластался под ударами его соколов.

Илдэгис жадно вбирал в себя картины нового мира и рассказы о нем бывалых воинов. Он был очарован новой своей жизнью, которая многим из многих показалась бы жизнью, лишенной свободы, а значит, и смысла. О, такие не знали, что такое иго нищеты и однообразие дней в заботах о похлебке!

Когда вчерашних рабов, а ныне воинов Масуд-султана повели куда-то через безводную степь и через каменные отроги, когда босые ступни людей, изодранные о жесткое будылье и изрезанные о камни, привыкли к боли и стали тверже верблюжьих, Илдэгис заметил, что не один он доволен своим положением раба, а и десятки других, чьим единственным ремеслом была война. Шли долгонько, и старые псы войны говорили, что где-то далеко живут сарацины по реке Итиль, которая течет с севера из Великой Булгарии к югу и впадает в неоглядное озеро, чье водное пространство не покроешь и за несколько месяцев опасного пути. Есть еще и река Танаид, что вливается в Понтийское море со многими другими, текущими из Персии. Если идти на юг, говорили они, то уткнешься в величественные горы. На их склонах, нисходящих к пустыне, живут черкесы и аланы-христиане. Там есть Железные ворота в горах, куда Искандер в древние времена загнал иафетов, и горы сомкнулись, оставив узкий проход, который великий полководец и перекрыл воротами. Среди двух рек – Итиля и Танаида – жили некогда кипчаки.

Все вбирал в свою чистую память Илдэгис.

Когда в один из вечеров увидели дальние огни костров стана, то многие словно ослабели в предчувствии горячей пищи и воды и, когда добрались, – попадали с ног и мертвецки заснули. Только утренний барабанный бой разбудит любого воина.

Алпамир-бэсиэлджит сам обошел вновь прибывших и отделил одних от других по причинам, ему одному понятным. Он трогал, щупал, заглядывал в зубы, давал в зубы, заставлял приседать многократно и прислонял свое ухо к груди будущего нукера, слушая бой его сердца.

Остался вне всех один ледащий, как фитилек, Илдэгис, увидев которого бэсиэлджит насладился собственной желчностью, спрашивая?

– Ты что за выродок? Каким ветром твою мать надуло? У тебя есть имя, я спрашиваю.

Мальчик не отвел глаз и гордо ответил:

– Мое имя Илдэгис. Я сегодня мал, худ и несчастен, но я – кипчак из ханглы.

Бэсиэлджит округлил глаза, словно увидел ярлык на княжеское происхождение от верблюжонка о трех горбах:

– Кипчак? Из ханглы? Ну… мал, худ, но ничего… еще подрастешь! Счастье – дело наживное. Мы, ханглы, имеем доброе имя! А в этом мире это главное. Мы заслужили его своей доблестью и верностью слову и службе. Значит, ты нашей кости? Да?.. Сколько ж тебе лет-то, барсенок?