Леший есть перестал. И кот перестал. И Мудрый ворон передумал мясо клевать. И только домовой ел себе преспокойненько и по мелочам не тревожился.
— А если уйду? — спросил маг напряженно.
— Так никто не держит, — улыбнулась ему лучезарненько. — Только ты учти, охранябушка, печать твоя нестабильная, силушка так же, а за пределами леса моего Заповедного тебя ждет Славастена с сыночком своим Тиромиром-гнидою, да Изяслава с ведьмаком Анарионом, а промеж них верный слуга короля архимаг последний Ингеборг, да только вот я бы на него не ставила — Анариону он клятву принес, как принцу, а Тиромир сын ему, так что для кого из них двоих он тебя на алтаре убьет, еще неведомо, но вот то, что убьет — это я тебе гарантирую. А коли ты чудом каким из лап его вывернешься, то путь твой жизненный все равно не долог — печать нестабильная, охранябушка, и когда рванет она — лишь дело времени. Так что, открывать тебе тропу заповедную? И подскажи уж сразу, куда конкретно открыть, в какую сторону-то?
Архимаг удар принял достойно. Пошел, умылся, руки ополоснул, к нам поднялся, кот пододвинулся, место освобождая, охранябушка рядом со мной сел, домовой ему супа набрал, мяса положил побольше, я хлеб протянула, ворон ложку.
Сидим, вечеряем.
Хорошо, спокойно, идиллия.
И тут, нежданно негаданно, Сила Лесная объявилась.
Ветром шумным, древестным скриком, птичьим криком, и проявилось лицо из листьев дубовых, из гнезд птичьих.
— А гнезда-то положь где взял, — попросила я.
Сила Лесная одумалась, гнезда назад вернула, лицо правда без бровей осталось, но ничего, переживет.
— А я смотрю, ты, ведьма, ремонт затеяла, — молвила сила, все тем же мужским голосом.
И вот как к ней относиться-то, до сих пор не пойму. Зато одно могу сказать — ранее то я за ней язвительности не замечала, да и являлась она хорошо если раз в полгода, а теперь такая честь, и все опять же мне одной.
— Так свежий воздух для процесса то учебного самое то, — ответила, поразмыслив. — Опять же вид хороший.
Силушка лесная недоверчиво прищурилась и спросила:
— Маг избушку сломал, да?
— Да, — подтвердила не весело.
Силушка Лесная вздохнула тяжело, кивнула, и посоветовала:
— За учебу принимайся, ведунья, али за размножение — самая пора настает, не теряй ночь понапрасну.
И усмехнувшись похабно, исчезла среди деревьев как не было ее, только птенцы расшумелись в гнездах потревоженные. Вот нельзя было без позерства никак, да?!
— Что б тебя, — прошипела нервно, и аппетит весь пропал как и не было.
А может и не было, кто его знает.
Отдав почти полную тарелку домовому, встала, из-за скамьи выскользнула не потревожив лешего, прошла к печи, за ней, в мешковине схороненная, тетрадь лежала толстая. Изымала с трудом, стена то была последняя, и вроде крепко держалась, а мало ли, осторожность не помешает. Открыла на странице первой, взглядом по нервным строчкам пробежалась, прошла до зубовного скрежета знакомое:
«День первый. Лесная ведунья из меня вышла так себе. Не ахти даже, я бы сказала. Спалила ветки и случайно одну старую ель. Ночевать в лесу плохо. Палить деревья тоже плохо. Заповедная Чаща зараза. Лесная сила — гад непонятной половой принадлежности. Все плохо. Утоплюсь».
Тетрадь закрыла. Подумала о том, что ничего не изменилось.
Решила, что за истекшие три с половиной года вообще ничего не изменилось.
Захватила полотенце, ушла топиться.
— Ведьма, ты куда? — встревожился охранябушка.
— К водяному, — ответила я.
— Размножаться? — ехидно поинтересовался кот.
От Силушки Лесной заразился ехидством, не иначе.
— Топиться! — не оборачиваясь, буркнула я.
И ушла.
***
На реке сегодня было неожиданно тихо. Я даже остановилась, озираясь непонятливо, но рыба плескалась, в заводи рядом кувшинки цвели, кикиморы помахали приветливо, так что вроде как все в порядке. Но пока до заводи шла, все понять не могла — что ж не так-то?!
Дошла, вещи свои сложила на кусту ближнем, рубашку исподнюю не снимала, уже ученая, это я по первости сюда нагишом сунулась, просто не знала еще про водяного, а тот был тем еще типом.
И вот только я, мыло душистое захватив, в воду ступила, как засветилась та, аки папоротник в короткую летнюю ночь, и хоть луны не было на небе, а лунная дорожка возникла, да и повела, серебрясь на воде, прямо к валуну огромному, где возлежал дивный молодец. Плечи у него — косая сажень, волосы — цвета спелой пшеницы, торс да руки его мышцами бугрятся, взгляд томный, призывный, улыбка в полумраке сверкает ярче месяца…
— И тебе не хворать, — сказала неприветливо, спускаясь в воду.
Водяной местный охальник был тот еще, и где ж такой выискался я по сей день не знала. Однако в столице, в королевском озере водяной был стандартный — с зелеными волосами, мутными глаз-ами, скверным характером и вечно недовольной миной на опухшем лице. Стандартный в общем. А этот — нет.
— Весянушка, что ж ты невесела? Что ж ты рубашку не повесила? — низким хриплым голосом вопросил водяной.
Глянула на него исподлобья, и даже отвечать не стала. Водяной сразу смекнул, что дело нечисто, а потому возлежал на валуне молча, пока я чистоту наводила. Вымылась, как есть, в рубашке, волосы промыла, ополоснула, а потом поплыла к водяному, он пододвинулся, освобождая место, руку протянул, помогая на валун взобраться и сесть.
— Ну, что опять? — спросил, когда дрожать от холода перестала.
— Водя, а ты печать магическую снимать умеешь? — спросила просто так, ни на что не надеясь.
Просто непростой это был водяной, очень непростой, так что у него многое спросить можно было.
— Печать магическую? — вопросил водяной, почесав подбородок. — Снимал.
Я, резко голову повернув, воззрилась на него с надеждою.
— И как? — вопросила, едва поняла, что теперь водяной молчать вздумал.
— А заводь видишь? — тихо спросил Водя.
Я огляделась. Заводь была приличная, да только сейчас я заметила, что на яму она больше похожа, чем на старое русло реки, или же залитый луг. Просто видать давно яма эта появилась, по склонам уже деревья росли не один десяток лет — два-три скорее, по берегам камыш везесущий, а то что вода тут была чистая — так на дне родник, оттого и мыться здесь было хоть и чисто, но холодно.
— Любил я ее, — вдруг признался водяной.
— Печать? — не поверила я.
Водя глянул на меня глазами лунного цвета, усмехнулся и выдавил нехотя:
— Эльну, магиню.
Наклонился вперед, руку протянул, прикоснулся пальцем к воде и пошли от той круги, да не простые, а мерцающие, и в кругах тех ожили воспоминания.