И поднявшись, ведьма метлу взяла, на меня посмотрела и сказала:
— Хорошая ты ведьма, Весяна, правильная. Береги себя.
Когда улетала босоногая ведьма, я сидела все там же, в сумраке леса, задумчиво глядя ей вслед. Надо же, никогда не думала, что ведьма на метле может выглядеть… забавно. А оказывается, когда пятки голые из-под подола юбки гордой ведьмы выглядывают, очень даже потешно смотрится.
И да, я правильная ведьма. Правильная. И поступила правильно. Я и сама это знала, просто когда это и Ульгерда сказала, на душе стало светлее.
Потянувшись к ближайшему лопуху, я собрала все капли росы, что еще пряталась в стеблях травы, наполнила лист лопуха маленьким казавшимся ртутным озером, да и принялась наблюдать. Наблюдала я городок нашего барона, в который, видать после «подарка» переселился Андарион из усадьбы барона.
Видеть я могла не все, только то, что чаща моя видела, а она перемещалась змеей потайной, по большей части под землей, так что сад позади двора гостиного, в котором на траве растянулся ведьмак, с девицей легкого одеяния, и сам был полугол, я видела отрывками. Сад с ведьмаком — земля сыра. Сад — земля. Сад — земля, крот. Крот попался вежливый, очень извинился перед чащей, спросил может помочь чем надо. Чаще помогать не надо было, но… у крота кротиха оказалась беременна.
«Не смей!» — потребовала я у чащи.
Да какой там, эта поганка уже остановилась и в красках расписывала, какой у нас замечательный лес! А как червяков-то под землей много, прямо косяками ходют! В красках, потому что это говорить чаща не может, а вот показывать очень даже. Она и показывала! Особенно крота впечатлил косяк червей под землей! В результате переговоров, в саду раздались характерные стоны, но даже они не отвлекли чащу от главного — поганка прорыла ход в мой лес для крота и его будущего семейства!
Но на этом дело не закончилось — опосля чаща высунула листик на поверхность и с интересом стала следить за происходящим. Следить было за чем — к ведьмаку еще одна девица присоединилась, и теперь у него было сразу два объекта для размножения. А чаща моя такие процессы очень даже любит и уважает, а потому интерес у нее был к размножениям повышенный.
Я же краснела аки маков цвет, закрывала лицо руками, подсматривала через растопыренные пальцы, и в какой-то момент смущение было вытеснено совершенно изумленным:
«И так можно?»
«Так тоже можно?!»
«Ого, и даже так?!»
«Ну, ничего себе!»
А потом чаще все это надоело. Моя зараза спустя четверть часа, не менее, уяснила для себя главное — размножательного во всем действии нет ни капли. В смысле ни капли нужного семени не пролилось из ведьмака, а потому все вот это пустая трата времени. А тратить время в таком ответственном процессе, чаща считала абсолютно безответственным. Так что сердобольная выскочила из земли одним плавным движением, став девой… голозадой, увы, одеваться она все так же не считала нужным, величаво подошла к остановившейся, но уже довольно далеко зашедшей в разврате компании, и вручила оторопевшему ведьмаку, который некоторыми местами даже поник от изумления, мой букет. Потрясенный принц оторопело воззрился на букет, но на этом испытания для его психики не закончились — чаща моя разошлась во всю!
И началось. Тычинки и пестики. Зерно и почва. Осеменение во всех его видах и формах! Чаща молча, но выразительно читала нотации ведьмаку, и вещала, что не гоже это, брать зернышко и совать его в лунку, потом высовывать, совать и высовывать. В ее исполнении это было оригинально — впереди лошадь с сохой, позади крестьянин с лотком, сначала разбрасывающий пшеничные зерна, а потом как умом скорбный, судорожно собирающий все что раскидал обратно в лоток. В подобном контексте разврат ведьмака приобретал вид весьма скудоумного действия, даже более чем.
И вот после всего этого чаща сунула ему в руки мой букетик, презрительно воззрилась на девиц, а затем обрисовала ведьмаку мои очертания. На этом не остановилась, и сотворила из зелени мой облик… сильно польстив моей внешности. В исполнении чащи у меня была грудь раза в три больше имеющейся, талия раза в два меньше, попа… одеждой обременять мой облик эта зараза не стала, так что ведьмаку предоставили возможность полюбоваться крутыми очертаниями бедер, а опосля, еще раз презрительно оглядев всю компанию, чаща гордо удалилась под землю. Вслед за ней исчез и скудоумный пахарь сплетенный из веток ивовых, и лошадь, и соха… осталось только вспаханное «поле». Не то чтобы большое, но все грядки с земляникой пали жертвой образовательного процесса.
И остался ведьмак, с букетиком. Ошарашенный. Я бы даже сказала потрясенный. А потому не сразу заметил, как… расцвел.
Зато я заметила и растерялась.
Принц Анарион цвел! В прямом смысле этого слова! Не знаю, что Изяслава на него наложила, но вместо того, чтобы начать покрываться бородавками, ведьмак начал цвести! Ромашками! Ромашки выскакивали бутончками на его лице, носу, руках, груди, везде в общем, и распускались! А потом упала прядь черных волос… и еще одна… и еще…
Ошарашенный ненаследный принц в ужасе смотрел, как на его руках расцветают ромашки, как падают вокруг него лохмы волос, и не видел, что на стремительно лысеющей голове тоже распускаются ромашки…
На этом видеть ведьмака я перестала, потому что чаща вот только теперь свалила из сада, так что далее я могла лицезреть только землю, под которой поганка лианистая перемещалась. Взмахнув рукой, вернула воду на травинки, у коих позаимствовала, и осталась ждать чащу. Хотя, явно зря.
Но все равно почему-то просидела, пока Заповедная не явилась, восстав передо мной гневной лесной девой, и даже руки на груди воинственно сложила, потому как… дошло до чащи, для чего я букетик ведьмаку передавала.
— А давай без нотаций, — поднимаясь, и поправляя капюшон, попросила я. — И особенно без пантомим.
И на этом я поднялась, и пошла обратно к дубу Знаний. Чаща шла рядом, мрачная, насупленная, злая. Потом вдруг подотстала, и вернулась лишь когда я уже к дубу подошла, где меня ждали леший, кот и ворон. И вернулась чаща неожиданно довольная, я даже не поняла с чего бы такая радость, но тут зловредина заповедная протянула ко не руку ивовую, и продемонстрировала — там были три пряди — золотистая, рыжая и черная… И жалко мне стало русалок.
А потом мне стало жалко меня, потому что кот уже все что нужно у дуба заказал, и теперь меня ждала стопка книг, да настолько внушительная, что сюда тележка требовалась, в руках все не унесешь!
— Да чтоб это все к чертям провалилось! — воскликнула в сердцах.
Зато чаща расцвела от счастья, и…
— Так, прекрати это паскудство, — потребовала я, едва она начала мне на пальцах показывать, что надо делать, чтобы вот это все не учить.
***
Домой возвращались все мрачные и злые — чаща достала. Как есть достала! Я ее посылала за тележкой раз десять, но каждый раз эта поганка возвращалась с какой-то гадостью не толкательноспособной! Нет, как молоко для ребенка воровать, так на это она способна, а как нормальную тележку у крестьян позаимствовать, так это нет! Она таскала только то, что прогнило до такой степени, что и на растопку не годилось!