– Башню? – Он растерянно поморгал. – Но тут ты уже и так все видела. Спальни, подземелье, столовую…
– Ерунда, уверена, я видела не все.
Он нахмурился, но я не обратила на это внимания и вытолкнула его за дверь.
Только спустя еще час, изобразив интерес к конюшне, тренировочной площадке и двадцати трем кладовкам Башни, я наконец смогла притащить Анселя к металлической лестнице.
– А там что? – спросила я, твердо становясь на нее, когда Ансель попытался увести меня обратно к спальням.
– Ничего, – быстро ответил он.
– Ты совершенно не умеешь врать.
Он сильнее потянул меня за локоть.
– Тебе туда нельзя.
– Почему?
– Нельзя и все.
– Ансель. – Я выпятила губу, повисла на его хиленьком плече и захлопала ресницами. – Я буду хорошо себя вести. Честно-честно.
Он сердито посмотрел на меня.
– Я тебе не верю.
Я выпустила его руку и нахмурилась. Нет уж, я слишком много времени потратила на прогулку по Башне в компании этого подростка, пусть даже умильного, чтобы теперь сдаться.
– Ладно. Ты не оставил мне выбора.
Ансель с опаской посмотрел на меня.
– Что ты?..
Он замолк, когда я развернулась и кинулась вверх по лестнице. И хотя он был выше, я угадала верно – Ансель еще не успел привыкнуть к своему росту и ногами шевелил неуклюже. Он потопал за мной, но погоня вышла не слишком зрелищная. Когда Ансель разобрался, как переставлять ноги, я уже пробежала несколько пролетов.
Слегка поскользнувшись наверху, я с тревогой посмотрела на стражника-шассера, который сидел у дверей – а точнее, спал. Развалившись в шатком кресле, он тихо похрапывал и заливал слюной синий мундир. Я проскочила мимо него к двери и повернула ручку, чувствуя, как подпрыгнуло в груди сердце. Передо мной открылся коридор, вдоль которого в ряд шли двери. Но не из-за них я застыла как вкопанная.
Нет, все дело было в воздухе. Он витал вокруг, щекотал мне нос. Такой сладкий и знакомый… лишь с ноткой тьмы, скрытой в глубине. С гнильцой.
«Ты здесь, ты здесь, ты здесь», – шептал он мне.
Я усмехнулась. Вот она, магия.
Но усмешка быстро померкла. Если прежде мне казалось, что в спальнях холодно и неприветливо, то я ошиблась. Здесь было хуже. Гораздо хуже. Почти что… запретно. Приторный воздух был неестественно недвижен.
Тишину нарушил неуклюжий топот двух пар ног.
– Стой! – Ансель выскочил из дверей позади меня, споткнулся и врезался мне в спину. Стражника, который, оказывается, уже проснулся и оказался куда моложе, чем мне сначала показалось, постигла та же участь. Мы покатились кувырком, исторгая ругательства и размахивая руками-ногами.
– Поди прочь, Ансель!
– Я пытаюсь…
– Вы кто? Вам сюда нельзя…
– Прошу прощения! – Мы разом обернулись, услышав дребезжащий голос. Он принадлежал хрупкому, еле державшемуся на ногах старичку в белой рясе и толстых очках. В одной руке у него была Библия, а в другой – некое странное устройство, маленькое и металлическое с острым пером на конце цилиндра.
Оттолкнув обоих и вскочив на ноги, я стала судорожно придумывать, что сказать, как правдоподобно объяснить, почему мы затеяли драку прямо посреди… этого непонятного места. Но стражник меня опередил.
– Простите, ваше преподобие. – Он смерил нас обоих сердитым взглядом. На щеке у него отпечатался след воротника, а на подбородке высохла слюна. – Я не представляю, кто эта девушка. Ансель ее впустил.
– Я не впускал! – Все еще запыхавшийся Ансель возмущенно побагровел. – Это ты заснул на посту!
– Боже правый. – Старичок надвинул очки повыше на переносицу и сощурился, глядя на нас. – Так не пойдет. Совсем не пойдет.
Отбросив осторожность, я открыла рот, чтобы все объяснить, но меня перебил ровный знакомый голос.
– Они пришли увидеться со мной, святой отец.
Я изумленно застыла. Я знала этот голос. Знала лучше, чем свой собственный. Но он не мог звучать здесь, в самом сердце Башни шассеров, ведь его владелица должна была сейчас находиться в сотнях миль отсюда.
Темные лукавые глаза взглянули на меня.
– Здравствуй, Луиза.
Я улыбнулась в ответ, неверяще качая головой. Коко.
– Это весьма необычно, мадемуазель Перро, – прохрипел священник, хмурясь. – Посторонним не дозволено посещать лазарет без заблаговременного уведомления.
Коко поманила меня к себе.
– Но Луиза не посторонняя, отец Орвилль. Она – жена капитана Рида Диггори.
Коко обернулась к стражнику, который таращился на нее. Ровно с тем же выражением лица на нее смотрел и Ансель. Я едва сдержалась, чтобы не затолкать ему язык обратно в рот. Они ведь даже не могли разглядеть фигуру Коко под огромным бесформенным белым халатом. Более того, накрахмаленный воротник доходил ей до самого подбородка, а рукава – почти до кончиков пальцев, скрытых под белыми перчатками. Униформа не самая удобная, но вот маскировка – очень надежная.
– Как видите, – продолжила Коко, смерив стражника выразительным взглядом, – ваше присутствие здесь более не требуется. Могу ли я предложить вам вернуться на свой пост? Мы ведь не хотим, чтобы шассеры узнали об этом нелепейшем недопонимании, верно?
Дважды стражника просить не пришлось. Он выскочил за дверь и задержался лишь на секунду, переступив порог.
– Только пусть она распишется в журнале. – С этими словами он с заметным облегчением и негромким щелчком закрыл за собой дверь.
– Капитан Рид Диггори, говорите? – Священник подошел поближе и запрокинул голову, разглядывая меня сквозь очки. Они увеличивали его глаза до тревожно больших размеров. – О да, я слышал о Риде Диггори и его невесте. Стыдно, стыдно, мадам. Обманом вовлечь праведного мужчину в брак! Это совсем не по-божески…
– Отче. – Коко положила ему на локоть ладонь и посмотрела на него холодно. – Луиза пришла помочь мне сегодня… ради покаяния.
– Покаяния?
– О да, – добавила я, подыгрывая ей и бодро кивая.
Ансель стоял между нами с подлинным недоумением на лице. Я наступила ему на ногу. Отец Орвилль даже не моргнул, старый слепец.
– Позвольте мне искупить мои грехи, святой отец. Я бесконечно сожалею о своих деяниях и долго и усердно молилась, ища себе наказание поистине достойное.
Я вытащила последние деньги Архиепископа из кармана. Слава богу, отец Орвилль еще не заметил моих штанов. Если заметит, наверняка скончается на месте от сердечного приступа. Я сунула деньги ему в ладонь.
– Молю вас принять это скромное поднесение и смягчить мою кару.