Несмотря на то что г-н Сванн так восхищался этими фигурами Джотто, я долго не находил ни малейшего удовольствия в том, чтобы в нашей классной комнате, где висели подаренные им копии, разглядывать это немилосердное Милосердие, эту Зависть, похожую на рисунок из учебника по медицине, иллюстрирующий сужение голосовой щели или язычка не то при опухоли языка, не то при введении в горло хирургического инструмента, эту Справедливость, чье землистое, убого правильное лицо точь-в-точь напоминало лица кое-каких красивых обывательниц нашего Комбре, которых я встречал у обедни, набожных, черствых, – многие из них были заранее зачислены в запас армии Несправедливости. Но позже я понял, что поразительная особенность и неповторимая красота этих фресок стояла как раз в том, что символ хоть и занимал в них так много места, но изображался не как символ – ведь мысль, которую он воплощал, ни в чем не выражалась, – а как нечто реальное, по-настоящему пережитое или вещественно осязаемое, и придавал значению фрески большую достоверность и точность, а ее поучению большую плотность и яркость. Вот и у бедной нашей судомойки заметней всего был именно ее отягощенный бременем живот; так мысли умирающих нередко устремляются ко всему телесному, болезненному, темному, утробному, именно к той изнанке, которую смерть как раз и являет им, грубо взывая к их ощущениям, а ведь эта изнанка гораздо более похожа на невыносимую тяжесть, удушье, жажду, чем на то, что зовется у нас идеей смерти.
Наверное, в этих падуанских Пороках и Добродетелях и впрямь было много реализма, потому что они казались мне ничуть не менее живыми, чем беременная служанка, а сама она представлялась мне такой же аллегоричной, как они».
Из «В сторону Сванна» Марселя Пруста
Виченца. С заступом
Переживание городского пространства напрямую зависит от точки входа в него. И того, как оно отличается от ожиданий, заданных путеводителем (нынешние, «трехмерные» карты категорически мешают карты, искажая восприятие мнимой ясностью схемы улиц и площадей).
От границы «исторической зоны» идешь по направлению к «центру», обозначенному, как это водится в средневековых европейских (итальянских) городах, главной площадью с главным зданием, точно раздвигая окрестные улицы для того, чтобы войти в главное.
Из центра можно путешествовать по городу разными путями – важно, что главная галочка уже поставлена.
Любая экскурсия имеет набор обязательных пунктов: где-то они кучкуются в одном месте, где-то рассеяны по планете города. Однако, если ты так и не достиг центра, тебя все время будет тревожить «недосказанность» городского плана, а если ты отметился на центральной площади, внутренняя система географических координат автоматически приходит в норму.
В спокойное состояние, с которым можно уже работать.
План любого «залетного» города, на который у тебя отведено всего два дня, таким образом, оказывается чем-то вроде супрематической композиции.
Приходится постоянно совмещать в себе два плана – буквальный (фронтальный), сталкивающий с конкретными проявлениями уличной реальности, и супрематический – условный, надмирный.
Как если ты облетаешь окрестности на высоте птичьего полета, пытаясь охватить город как нечто целое и геометрически законченное.
И тут все зависит от плотности исторического и архитектурного контекста: Венеция вываливается на тебя сразу вся, заполняя всю видимую и даже невидимую территорию, тогда как Виченца, несмотря на структуру улиц, по-готически практически лишенную зазоров, кажется разреженной.
Ну да, в путеводителе-то они все сгруппированы рядом, на одной странице, а здесь разбросаны как бог на душу положит.
Без всякого предварительного плана.
Здесь от одной важной галочки-точки до другой нужно пройти сколько-то шагов или минут, здесь пунктумы не так очевидны, как в других местах; те 20 с лишним объектов (точнее, 22, если в городе, и 25, если с виллами), сооруженных так или иначе по проектам Палладио, рассеяны по окоему, что и превращает осмотр Виченцы в квест.
Тем более что творения Палладио, доступные туристу в основном с фасада, не выставлены на всеобщее обозрение, точно бриллианты на бархатной подушечке, или, как церкви в Венеции, не окружены пустотой окаменевших кампо, но жестко встроены в структуру городской жизни, не слишком выделяются на фоне совершенно не «точечной» застройки.
Они погружены в собственную имманентность точно так же, как жители этого города, старающиеся не обращать внимания на чужаков, живут своей затененной особостью и плевать хотели на тех, кто хочет получше рассмотреть их архитектурные особенности.
Собственно, именно это ты и понимаешь почти сразу, попадая на Пьяцца деи Синьори со стороны городских ворот, мгновенно меняющих зеленый ландшафт на каменный.
Точнее, так: до площади был ведь еще не слишком выразительный Дуомо, стоящий совсем уже недалеко от проходных ворот, а до площади с Дуомо была другая небольшая площадка, на которой стоит одно из самых привлекательных для меня творений Палладио.
«Двухпролетный» (три колонны, два окна между ними) и поэтому как бы незаконченный особняк Порто Бреганце, выделяющийся в окружающей низкорослой застройке вставным зубом.
Вообще колонн должно было быть восемь (обязательная симметрия, уравновешенность, все дела), но что-то не срослось, Палладио не успел осуществить замысел, и палаццо достраивал за него Скамоцци (тот самый, что доводил до ума и предсмертный театр «Олимпико», и многие другие проекты Палладио). Так вот тоже почему-то не достроил.
То есть ты идешь от вокзала через растянутые аллеи пустого зеленого промежутка, мимо автобусных остановок, печальных ноябрьских деревьев, отходящих ко сну, и бюста Ганди с закрытыми глазами, затем входишь в главные ворота с бешеным желанием обязательно разыскать как можно больше палладианских фасадов и тут же, по ходу дела, с правой стороны от твоего центростремительного направления видишь этот обрубок, выполняющий роль эпиграфа, который, если не знать, что он тоже входит в список ЮНЕСКО, можно и не опознать.
Пройти мимо.
На самом деле это и будет твой главный палладианский сюрприз – первая палладианская, затакт, постройка Виченцы, после которой уже примерно знаешь, на что ориентироваться и что искать глазами.
Мы лучше всего помним начала и концы – середина, как правило, проваливается в глухую «несознанку», замещая впечатления друг дружкой примерно так же, как метафоры в метареалистическом стихотворении…
Но для этого нужно отступить еще дальше и рассказать о том, что накануне, когда ты приехал в Виченцу из Падуи, шел дождь.
Он шел уже в Падуе, где много арочных галерей, протянутых вдоль улиц, и много музеев и церквей, в которых можно переждать бесконечные серые осадки.
Тем более что ты уже немного освоился внутри городской геометрии и непредсказуемость, сокращающая или же, напротив, растягивающая расстояния, тебя не страшит.