Музей воды. Венецианский дневник эпохи Твиттера - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Бавильский cтр.№ 86

Приезжая в Венецию, все как бы заранее подписываются под виртуальным договором стать частью разноязыкой толпы, постоянно попадающей в кадр, от этого же тоже никуда не деться, поэтому человек с фотоаппаратом в Венеции не опасен.

Как правило, это ошалевший от необъятной красоты турист, желающий увезти с собой как можно больше складок местного ландшафта.

Кстати, о хватательном рефлексе.

Бороться с ним можно, лишь переведя его в сознательную (осознанную) плоскость.

Собственно, все эти многочисленные торговцы в сувенирных палатках паразитируют на хватательном рефлексе своих современников, обязательно впадающих в ступор среди мостов, каналов и фасадов.

Постоянно же, на каждом повороте или изгибе улицы, открываются такие прекрасные виды (блеснет водная гладь, выгибаясь серебристой спинкой, солнце упадет в расщелину между домами, сделав угол молчаливого кампо по новому обитаемым), что невозможно удержаться – камера сама вспархивает в руки, пальцы автоматически жмут на спусковой курок.

Все мы жертвы веницейского автоматического письма: город, что сам себя пишет, щедро делится возможностью умозрительного продолжения.

Все знают, Венеция равна романтике, возможности любовного свидания, когда можно пассивно плыть вслед за декорациями, никак особенно в них не вкладываясь.

Разве что деньгами или вот фотографированием.

Нарочитой зрительской пассивностью отчасти это все напоминает демона телевидения, развлекающего потребителей ровно столько, сколько хочется.

Так и здесь: регулируешь взаимоотношения с городом, чередуя укрытия и торжественные выходы на улицу, где всегда люди, шум-гам, постоянное шевеление пейзажа, причем не только неба, но и солнечных бликов, бегущих по каналам и окнам, торговой активности соседей, постоянной растерянности заплутавших туристов, тычущихся в карты, подобно рыбам у края аквариума.

У этой постоянной городской особенности есть одно важное следствие: в Венеции не стыдно быть чужаком, здесь все такие.

И если в Москве, понимая, что можешь заблудиться, бросаешь взгляд на карту, схему метро украдкой, как бы из вольного любопытства, здесь даже не думаешь прятать бедекер. Ходишь с ним в обнимку, как с барсеткой.

Но погодите сравнивать эту особенность венецианской жизни с оголенными плечами Курагиной – речь следует вести не о городском самолюбовании, но о самобичевании и самоистязании, лишающих Венецию остатков сил.

Сложно проследить и зафиксировать эту закономерность, но для меня существование ее безусловно и схоже со сквозняком, охлаждающим стены, не давая им, болезным, нагреться до чаемого теплокровия.

Раз уж однажды мы решили, что Венеция антропоморфна, то полноценная температура ее кровоснабжению жизненно необходима: именно она и стоит на границе, отделяющей жизнь этого странного города от превращения в археологическую руину.

Если вернуться к фотографированию, то это же важный, косвенный, но тест на цивилизационную вменяемость.

С одной стороны, фотографирование запрещено в тоталитарных государствах, с другой – фотографирование без согласия характеризует перехлесты политкорректности западных демократий, вполне справедливо пекущихся о соблюдении прайвеси и защите прав отдельного гражданина.

Именно поэтому должны быть ничейные, почти нейтральные территории, жертвующие собственной кармой во имя торжества вненаходимости, маркированной возможностью тотального фотографирования.

Впрочем, Венеция старается, как может, выправить ситуацию почти повсеместным запретом фотографирования внутри замкнутых и закрытых пространств церквей и музеев, который, правда, мало кто соблюдает.

Впрочем, до тотальной фиксации города нам всем еще далеко.

Туристы, как правило, скапливаются на своих конкретных «муравьиных тропах»; шаг в сторону – и вот ты уже попадаешь на территории тихие и пустые (кажущиеся едва ли не заброшенными), поэтому «лак от всех тысяч взглядов» блестит и бликует лишь там, где глазу есть зацепиться за нечто выделенное в дополнительный пунктик, тогда как весь прочий город продолжает плыть в почти полнейшей непроявленности.

Это, кстати, хорошо видно при расстановке геолокаций и тегов, что явилось для меня одним из самых изумляющих открытий внутри веницейской жизни.

Именно плотность соответствий при попытке запостить снимок в тот или иной блог выдает почти везде весьма приблизительные параметры.

Конечно, основные достопримечательности, от Часовой башни до кафе Florian, всплывают почти мгновенно, но более детальная разработка карты – время какого-то совершенно непонятного будущего. Венеция – один из самых тщательно зафиксированных городов мира – от спутниковых карт на Google Maps до развернутых круговых панорам и проработки мобильных приложений, – но все это, если честно, мало помогает сиюминутной ориентировке на местности.

Есть какая-то странная пропорция между изученностью ландшафта и растерянностью человека внутри туристических дорожек.

Жесткая логика построения города, структура его паутины, открывается не сразу, но спустя неделю-другую, когда все точно устаканивается с помощью ног, превращаясь в привычку, поверх которой и начинает проступать логика. Но даже врагу не пожелаешь оказаться здесь внезапно и без подручных средств.

В книге «Венеция. Прекрасный город» Питер Акройд посвящает венецианским картам едва ли не больше текста, чем венецианской живописи. В ней он пишет о городских картах уже ближе к концу, в главе, собирающей «главные» венецианские «мифы».

«Карта фиксирует границы. Венеция всегда стояла на границе. Ее называли шарниром Европы. Во всех своих действиях она, по сути, обладает всеми признаками границы – порогового пространства. Она есть вечный порог – не то земля, не то море. Она посредине, между древними имперскими городами Римом и Константинополем. Здесь Италия встречалась с Востоком, и Европа в самых общих чертах встречалась с Африкой. Здесь можно было сесть на корабль, отправляющийся в Левант, и оставить позади христианский мир. Вот почему некоторые полагали, что священная миссия Венеции состоит в объединении западных христиан с остальным миром – с греческими христианами на Босфоре, а также с наследниками ислама и индуизма».

Что Венеция успешно делает и сейчас, правда, уже не на торговом, но на туристическом «поле».

В этой главе Акройд приводит слова фра Мауро, бенедиктинского монаха с Мурано и важного венецианского картографа XV века: «Моя карта… всего лишь один из вариантов реальности. Она может быть хоть сколько-нибудь полезной только как орудие воображения. Я полагаю, и самый мир следует рассматривать как совершенное произведение искусства и проявление безграничной воли».