Анджело на мгновение прикрыл их и сделал глубокий вдох. Когда он снова взглянул на Еву, осталась только сталь.
– Это была ошибка. Во всех смыслах. Ты это знаешь. Я это знаю. Никто из нас не допустит ее повторения. Здесь нечего обсуждать. – Он прижимал кулаки к бокам, словно пытался таким образом удержать в руках и себя самого.
– Я люблю тебя, Анджело.
Последняя правда. И может быть, единственная, которая имела значение.
– Я тоже тебя люблю.
Вот и все. Да, эта правда ужасала его, но не так сильно, как перспектива предать единственный путь, в который он верил всем сердцем.
– Но недостаточно?
– Больше, чем кого бы то ни было.
– Но недостаточно, – горько повторила Ева.
– Людей меряют по сдержанным обещаниям. А я дал слово. Ты хотела бы любить мужчину, который не держит слово?
Их взгляды опять столкнулись, и Анджело буквально увидел миг, когда она ему поверила. Увидел ее принятие, ее готовность сдаться. Увидел маленькую девочку, которая всегда поддавалась на его капризы и следовала за ним куда угодно. Она знала, что он не уступит. Несгибаемый Анджело, так она его звала. А однажды сказала, что его добродетель разочаровывает в той же степени, в какой и восхищает. Сейчас он совсем не чувствовал себя добродетельным.
Ева кивнула. Смиряясь. Соглашаясь. Челюсть Анджело дернулась, и изгиб губ отвердел снова. Он без единого слова протянул ей руку, но Ева ее не приняла.
– Уйди, пожалуйста, – прошептала она. – Просто уйди.
– Я отведу тебя домой. Мне нужно убедиться, что ты добралась благополучно.
– А мне нужно, чтобы ты ушел прямо сейчас. – Голос Евы возвысился.
– Я не оставлю тебя здесь, – нахмурился Анджело, намереваясь добиться от нее еще одной уступки.
– Уже оставил, – просто ответила она. А когда подняла глаза, в них больше не было маленькой девочки. – Уходи, Анджело.
Настала его очередь смиряться.
Анджело с тяжелым сердцем развернулся и вышел из часовни, зная, что в этот раз – как и все будущие – Ева за ним не последует.
1940
10 июня 1940 года
Признание: я по‑прежнему люблю свою страну – даже после всего, что она сделала.
Италия отвергла своих евреев; но в глубине сердца, преданного и покрытого шрамами, я все еще итальянка и сейчас содрогаюсь при мысли о том, что надвигается на мою страну.
Мы официально вступили в войну. Италия вторглась во Францию и одновременно объявила войну Великобритании. Больше никаких слухов и поз, угроз и бряцания оружием. Италия участвует в войне на стороне Германии. Наш союзник – страна, чей лидер ненавидит евреев.
Интересно, скольким еще людям, скольким евреям придется умереть, прежде чем Гитлер объявит себя победителем. Германия уже захватила Данию и Норвегию, смяв их безо всякой жалости. Бельгия сдалась за восемнадцать дней. Франция на очереди. Когда падет Великобритания, не останется никого, кто смог бы его остановить.
Америка не хочет вступать в войну. Я вполне разделяю это желание. Впрочем, евреям в Италии все равно запрещено нести военную службу. Евреи других стран на нас почти обижены. Это, конечно, не мешает фашистской полиции каждый день штамповать трудовые указы. Еврейских мужчин и мальчиков, а иногда и женщин без разбору вытаскивают из домов и хватают на улицах, а потом заставляют грести гравий, рыть траншеи или таскать кирпичи. Фашисты говорят, это наш патриотический долг. Говорят, это наименьшее, что мы можем сделать, как будто не сами выпустили закон, запрещающий евреям служить в армии. В кои‑то веки я не против дискриминации. Хотя все равно кажется неправильным сидеть сложа руки, пока другие гибнут на поле боя, – пускай они и сражаются за ужасные вещи.
Анджело тоже меня отверг. Отверг и оставил. Совсем как Италия. В прошлом ноябре его посвятили в духовный сан, и с тех пор я его не видела.
Ева Росселли
Глава 6
Шива
Через два дня после того, как Италия вступила в войну, Камилло прервал занятия Евы и Феликса в музыкальной комнате. Еве хватило одного взгляда на отцовское лицо, чтобы у нее вспотели ладони, а сердце пустилось вскачь.
– Здесь сотрудники иммиграционной службы, – сказал Камилло мрачно. – Полиция. Carabinieri.
Феликс застыл с занесенным смычком и скрипкой, стремящейся к кульминационной ноте – ноте, которой ей уже не суждено было достичь. Затем в его чертах проступило смирение, плечи поникли, а руки безвольно вытянулись по бокам. Он аккуратно положил скрипку на банкетку и пристроил рядом смычок.
Они медленно спустились по лестнице, словно привязанные невидимой резинкой, которая с каждым шагом все настойчивее умоляла их вернуться в безопасность музыкальной комнаты, под защиту Баха и Паганини, к успокоительной рутине длинных нот и гамм.
Трое итальянских полицейских уже ждали в фойе. Фабия впустила их в дом и предложила чего-нибудь выпить. Она так и не свыклась с мыслью, что ей больше не полагается бросаться к двери по первому звонку, точно обыкновенной прислуге. Теперь она официально была хозяйкой дома, хотя сама горячо отрицала любые перемены. Для нее все осталось по-старому, а если Камилло считал нужным немного схитрить, так это было его дело. Дом по-прежнему принадлежал ему, а она по-прежнему была его экономкой. Обожаемой, да. Но экономкой.
– Феликс Адлер? – бодро спросил один из карабинеров.
– Это я, – ответил дядя Феликс устало. На лице его читалось почти облегчение, словно он давно готовился к этому визиту и был благодарен, что с ожиданием покончено.
– У нас ордер на ваш арест.
– Ясно. – Феликс кивнул и со странным спокойствием сложил руки за спиной. Сейчас он не походил ни на яростного маэстро, ни на меланхоличного философа.
– Но он гражданин Италии! – В отличие от шурина, Камилло не собирался сдаваться так просто. Он выглядел оглушенным, словно вина за происходящее каким-то образом лежала на его плечах. Сперва Отто. А теперь Феликс.
– Он еврей иностранного происхождения. Его гражданство аннулировано по законам 1938 года. – И полицейский предъявил Камилло стопку постановлений, щедро усыпанных печатями. В Италии любили печати.
– Для него сделали исключение, – упрямо возразил Камилло.
– Оно тоже было аннулировано. – Полицейский сложил бумаги и сунул их под мышку.
Камилло отшатнулся, как от пощечины, в лицо бросилась кровь.
– Как? Почему?
Этот вопрос карабинер оставил без ответа, повернувшись к Феликсу.
– Следуйте за нами, пожалуйста.
– Куда вы его забираете? – Голос Камилло дрожал от ярости.