— Будет, — Никита Петрович кивнул и потеребил бородку. — Коль уж сам воевода здесь! Видал же войско.
— Да видал, — скривился, словно от зубной боли, баро. — Это плохо, что война. Нам, ромалам, от того одно разорение. А с кем воевать собрались?
— Со свеями, — пояснив, Бутурлин потянулся к бокалу. — За тебя, Славко! За табор твой.
Склонив голову, старый цыган приложил левую руку к сердцу. Выпили.
— В таборе осталось мало мужчин, — чуть помолчав, признался Славко. — Мало воинов. А вас трое — и каких! Если проводите нас на восток — буду рад. И никто вас с таборе не сыщет. Никакие судейские!
— А ваши мужчины…
— Мы шли через Литву.
— Понятно.
— А здесь, под Тихвином, говорят, много лихих людей, — цыган снова подал голос.
— Много, — согласился беглец. — Как и везде, где есть торговые пути, купцы и прочий зажиточный люд. Так ты разрешишь нам переждать?
— Да. Но мы скоро уходим. Через пару-тройку дней.
Бутурлин ничего не сказал. Задумался. Уходить с цыганами черт-те куда он вовсе не собирался. Уж в таком разе можно было бы податься в Ниен… Точнее сказать, в Спасское — русское, рядом, село. Там бы и отсиделся… до прихода рати воеводы Потемкина! Вот именно — до прихода.
Оправдаться надо — вот что! Да сладить все честь по чести — по суду. В противном случае придется век от своих же прятаться, скрываться, ровно какому-нибудь вору да шпыню ненадобному. Нехорошо так, не надобно. А что надобно? А на Хомякина, злодея, накопать всякой скверны! Это ж с его подачи все… Накопать — да челобитную! И не одну — несколько. В Разрядный приказ. В Поместный. В приказ Тайных дел — тоже можно, мало ли — Хомякин — свейский шпион? А еще — игумену, отцу Иосифу, архимандриту. И, может быть, даже самому государю!
Значит, баро сказал — через пар-тройку дней. Два дня еще есть. Собрать сведения для челобитной — да на Хомякина чего худого — побольше. Чтоб не сидел, руцы довольнехонько потирая, чтоб заерзал, чтоб оправдывался! Два дня… маловато — но уж сколько есть. Правда, это ежели до того момента монастырские в табор не сунутся. Вдруг да явятся искать беглецов? А запросто! Правда, Славко чужих в табор не пустит. Да и беглецам спрятаться — есть где. Лес кругом. Река, заводи. Все не прочешешь.
— Ну, отдыхайте пока, — закончив трапезу, цыган сытно рыгнул и погладил живот. — Шатер вам дадим… поставили уже. Живите. Однако, извини, в нашу жизнь не лезьте и по табору зря не шатайтеся.
— Добро, — согласно кивнув, поднялся Бутурлин. — Благодарствую за хлеб-соль, за то, что спрятали.
— Ничего. Отработаете! — баро широко улыбнулся, показав крепкие белые зубы. — Умелые воины нам сейчас нужны… Да! На реку не ходите — мало ли. Тут, недалеко, ручей есть.
Верных своих слуг Никита Петрович обнаружил на окраине табора, у недавно разбитого шатра — небольшого, с заплатками, но внутри вполне себе уютного. Вместо ложа постлали лапника и свежего сена, накрыли полотном — живите.
— Ой, господине! — обрадованно протянул Ленька. — Вот-то отоспимся нынче! Отдохнем.
— Пойдем-ка сперва прогуляемся. Где-то тут, говорят, ручей…
— Да мы знаем!
— Знают они…
Кинув в шатер кафтан — жарко, Бутурлин строго глянул на холопов. Ишь, расслабились! Отоспаться им.
— На том свете отоспимся. А ныне — обговорить все надобно, — лоцман пригладил бороду и, оглянувшись по сторонам, понизил голос: — В шатре-то стеночки худоваты, тонки. А лишних ушей здесь, сами видите, сколько.
Сверкающее рыжее солнышко уже клонилось к закату, прячась за стройными вершинами сосен. Вкусно пахло разогретой смолою и можжевельником. Порывы теплого ветерка приносили с собой пряный запах трав, в кусточках и на полянах вовсю пели-перекликались птицы, где-то рядом деловито жужжал шмель, проносились под ногами путников синекрылые стремительные стрекозы.
Шумел травою чудесный, раскинувшийся в междулесье луг, и каких только цветов там не росло! Желтые лютики — словно кто-то взял большую корзину, да и сыпал горстями — золотом — сыпал и сыпал… Белели повсюду ромашки, сыпались, рвались в полет невесомые шарики одуванчиков, синели в траве колокольчики и васильки, прятались меж подорожником и пастушьей сумкой трехцветные луговые фиалки.
Дальше, за перелеском, виднелись засеянные рожью поля — туда беглецы не пошли, там уже были люди, тихвинские, из деревни Фишовицы.
— А вон и ручей, — указал рукой Игнатко.
— Вижу, что ручей, — Никита Петрович усмехнулся и, сняв висевший здесь же, на сучке старой рябины, берестяной туес, зачерпнул студеной водицы да принялся пить всласть.
Напившись, протянул туес холопам:
— Пейте! А ты, Игнат, рассказывай… Как там и что. Кое-что я уже от Леньки слыхал…
— Добро, господине…
Передав туес Леньке, Игнат пригладил растрепанную шевелюру и невольно скривил губы — спина-то еще болела, ага.
— Значится, одно так все вышло…
Отрок закончил свою историю уже на обратном пути, на узкой тропинке, вьющейся среди медвяных трав и уходящей через табор к реке. Бутурлин слушал внимательно, даже кое-что переспрашивал, уточнял.
— Так, говоришь, дева?
— Ага. Она меня и спасла. Настеной звать… Челядинка тамошняя или обельная холопка.
— Хм, интересно… С чего б ей тебе помогать?
— Сам, господине, не ведаю, — потупился отрок. — Может, глянулся ей… А может, просто — добрая душа.
Никита Петрович хмыкнул:
— Видали мы таких добрых душ! Ты вот что, Игнат… Надо бы тебе с девой этой снова встретиться… как-нибудь невзначай. Раз уж, говоришь, глянулся…
— Так… встретиться бы можно… Да как?
Парнишка озадаченно почесал затылок.
— Тут дело не в том — как, — наставительно заметил лоцман. — Главное — зачем.
— И зачем? — Игнатко сглотнул слюну. Видать, и ему понравилась девка, хотелось вдругорядь увидеться.
— А вот зачем — слушай, — понизив голос, Бутурлин оглянулся по сторонам. Так, на всякий случай. — Выспросишь у нее ровно бы так, невзначай, обо всем. Говоришь, строг боярин-то?
— Ой, господине! — вздрогнув, передернул плечами отрок. — Не то слово — строг. Жесток, собака, лют! Всех людишек своих вот так, в кулаке держит. Чуть что — в плети. Да сам бьет, от души.
— М-да-а, — Никита Петрович задумчиво покусал губу. — Не боярин, а прямо какой-то деспот.
— Кто, господине? — непонимающе переглянулись холопы.
— Деспот, — охотно пояснил господин. — Так в книгах да в Писании Святом о персиянах древних пишут, об Ассирии, Вавилоне. Цари там такие у них. Жесткие — ужас!
Игнатко дернул ресницами: