Письма с Прусской войны - читать онлайн книгу. Автор: Денис Сдвижков cтр.№ 68

С восшествием на престол Екатерины II трудами Воинской комиссии, которая руководствовалась инструкцией императрицы, армейские порядки были реформированы «по указанию опыта минувшей войны с Пруссиею» ^[835]. Этому опыту обязано появление в России легкой пехоты — егерей ^[836], реформирование легкой кавалерии, особенно гусарских полков, устройство летних сборов в подражание прусским и т. п. ^[837] Сюда же относится совершенствование системы укомплектования войск: ежегодный сбор рекрут, трехбатальонная система, запасные эскадроны для пополнения убыли в пехоте и коннице, создание особого штата квартирмейстерских чинов, объединенных в Генеральный штаб (1763) ^[838].

Наоборот, практически никаких выводов не сделано о недостатках интендантской службы: в конце XVIII в. в ходу все еще провиантские инструкции, составленные перед кампанией 1758 г. ^[839], что приведет к большим проблемам для российской армии при следующем ее появлении на том же театре военных действий в наполеоновскую эпоху ^[840]. То же касается несделанных выводов о координации действий с союзниками: как Фридрих II, Бонапарт будет громить союзные армии поодиночке, пока в 1813 г. не удастся наконец наладить настоящее взаимодействие.

Но прежде всего важен человеческий ресурс: среди плеяды прошедших испытание Прусской войны наши авторы писем Петр Панин, Василий Долгоруков, Томас фон Диц входили в Воинскую комиссию по реформе армии ^[841]. Без «поколения молодых полковников» ^[842] и нестарых генералов Семилетней войны, «офицеров не по званию, но по достоинству» ^[843], вряд ли были бы осуществлены амбициозные внешнеполитические задачи России второй половины XVIII в. Один из авторов нашего корпуса писем Степан Матвеевич Ржевский (№ 46–47) хотя и описал в 1782 г. состояние армии в самых мрачных проявлениях, которые «отняли всю охоту к службе и погашают все патриотство», парадоксально заканчивает, однако, тем, что «Русская армия никогда не была снабдена таким хорошим материалом полковников и офицеров как теперь» ^[844].

Theatrum belli Семилетней войны останется для России важнейшим на Западе. Названия одних и тех же городов и местечек будут встречаться от польских до наполеоновских, а затем и двух мировых войн — с «Прибавлений к Ведомостям» до сводок Совинформбюро. Название «Пиритц» замелькает вновь в январе 1945 г., когда по нему будет проходить Восточный фронт, и вместо «прусских мужиков» в кадре появится фольксштурм с фаустпатронами. Осада Кюстрина повторится в 1945‐м; в замке Тамзель, где в своей главной квартире Фридрих II писал победные реляции о Цорндорфе, снова замелькают «зеленые рокелоры» (№ 116) — на сей раз френчи штаба маршала Жукова. А среди прочих «полей за Вислой темной» на Цорндорфском появится новое русское братское кладбище.

Убеждение в непреклонной стойкости и «безпечной отважности» русской армии окажет ей плохую службу и в 1914, и в 1941 гг. После поражений в Восточной Пруссии в кюстринских казематах оказались русские военнопленные из полков, сражавшихся когда-то при Цорндорфе, а затем пленные красноармейцы из Шталага-III ели тут от голода битум.

«Смятение» Российско-императорской армии в день баталии и убийство распаленными солдатами собственных офицеров несопоставимо по масштабам с событиями начала XX в., но все же «смятение» и «мятеж» одного корня. «Враг или друг, все им стало едино. Они стреляли в каждого, кто бы ни приблизился» (№ 112) — уже отчетливо напоминает «бессмысленный и беспощадный» бунт.

Это был пока дальний звоночек с предупреждением, на какой пороховой бочке оказывается империя, теряющая свою единственную легитимацию, победоносность. Цорндорфские картины, полагаю, живо вставали перед глазами А. И. Бибикова, посланного на подавление Пугачевского восстания. «Я дьявольски трусил за своих солдат, чтобы они <…> не сложили оружия перед мятежниками», — признается он. И далее, по мере того как перед ним разворачивается картина опустошений: «Не неприятель опасен <…> но народное колебание, дух бунта и смятение. <…> Можно ль от домашнего врага довольно охраниться?» ^[845]

«Удивительной» знак в конце не выглядит риторическим. В финале потомки «Васьки Чилибея» и «Еремки Безносого» (№ 30, 60) разрушат так любовно выстроенные после войны нашими авторами имения с церквями и фамильными склепами. Составляя комментарии к письмам, я обнаружил жутковатый факт: практически у всего представленного в корпусе писем генералитета Семилетней войны — Фермор, Панин, Бибиков, Бороздин, Салтыков, Долгоруков-Крымский, Племянников, Леонтьев и др. — могилы утеряны. Как гласила надпись на могиле П. А. Румянцева в Киеве, ныне также исчезнувшая: «Внемли, росс!»

Но и для пруссаков триумфы этой войны обернутся конечной катастрофой. Если Тридцатилетняя война показала уязвимость земель в центре Европы, ставших ареной бесконечной бойни, то Семилетняя продемонстрировала возможность нечаянной победы центра над перифериями. Она вошла в Германии в плоть и кровь поколений — в стихах, дешевых литографиях и дорогих картинах, памятниках и серийных вкладышах в шоколадки, и не могла не влиять на военных и политических стратегов. Знаменитый план Альфреда фон Шлиффена для Первой мировой войны был вдохновлен теми же картинами, засевшими в голове с гимназической юности.

Эта иллюзия дорого обошлась объединенной Германии. Истории понадобилось лишь убрать сослагательное наклонение в остальном верно описанного Фридрихом II исхода войны при правильной тактике союзников: «Неужели не ясно, — подводил он итоги нашего 1758 года, — что при должном взаимодействии и согласованности друг с другом эти [союзные] армии уничтожили бы один за одним наши корпуса и, неумолимо продвигаясь от границ к центру, заставили бы в конце концов наши войска ограничиться лишь обороной своей столицы (Берлина. — Д. С.)?» ^[846]