Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000 - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Коткин cтр.№ 31

Промышленность советских времен по-прежнему доминировала на рынке труда, но в экономике произошли глубокие сдвиги. Прежде всего, две трети производства находились теперь в частной собственности. Далее, доля военного производства упала с 20% в середине 1980-х до 5% в 1998 году, тогда как энергетического сектора в 1991–1998 годах выросла с 11 до 32%. Россия превратилась в страну с экономикой, ориентированной на экспорт, однако основную его часть составляло сырье. Добыча нефти сократилась в два раза, но упало и ее потребление, что позволило России извлечь некоторую выгоду из более высоких по сравнению с 1980-ми годами цен. Еще более важную роль играла в экономике газовая промышленность, со времен Брежнева являвшаяся основным инвестиционным приоритетом. Черномырдин усилил монополистическую структуру газового сектора, одновременно частично приватизировав его внутри узкого круга «своих людей». В итоге российский газовый монстр, несмотря на крайне сомнительные налоговые послабления и умопомрачительное воровство руководителей, все же обеспечивал на всем протяжении 1990-х пятую часть доходов российского бюджета. Страна по-прежнему жила за счет своих нефти и газа— в этом смысле положение не изменилось с 1970-х годов. Но вместо финансирования расходов, связанных со статусом сверхдержавы, нефтегазовые деньги шли не на более скромные государственные траты, а на гораздо менее скромный образ жизни реструктурированной элиты.

Эти деньги продолжали оправдывать промедление с болезненными реформами. Переоборудование обветшавших заводов стоило значительно дороже строительства новых. Так, предприятия бывшей ГДР, не имевшие после объединения Германии возможности игнорировать или обманывать рынок, как это делали их российские двойники, не переоборудовались и даже не подвергались сносу. Их просто бросали по мере того, как рядом— благодаря колоссальным капиталовложениям со стороны богатого и снисходительного западного «собрата»— возводились новые. В России же на протяжении 1990-х прямые иностранные инвестиции составляли лишь несколько миллиардов долларов в год— меньше, чем в маленькой Венгрии. Не менее важно было и то, что российская банковская система способствовала не накоплению и продуктивному инвестированию частных сбережений, а их периодическому обесцениванию и— с помощью огромной «невидимой руки» западных банков— облегчению отмывки и вывода за границу. В 1990-х из России было выведено до 150 миллиардов долларов— эта сумма почти вчетверо превышала размер кредитов МВФ, предоставленных ей в качестве «помощи». Для инвестирования в производство были недоступны и те 40 миллиардов долларов, которые население хранило в «тумбочках». Благодаря же в том числе и нехватке инвестиций даже та низкокачественная продукция, которая продолжала производиться на тысячах предприятий, тут же разворовывалась ради сиюминутной выгоды. Возможно, единственным способом «реструктурировать» российский промышленный пояс было бы просто уничтожить его.

Многочисленные аналитики, обвинявшие Запад, и в частности США, в том, что для России так и не был разработан план, подобный плану Маршалла, заблуждались в целом ряде существенных моментов. В конце 1940-х выделявшиеся по плану Маршалла деньги получали европейские бюрократы, которые руководствовались строгими правилами и могли расходовать их на импорт лишь средств производства, а не потребительских товаров. В 1990-х такая промышленная политика была невозможна из-за неискоренимого американского мифа о том, что рынок не нуждается в государственном регулировании. Кроме того, план Маршалла поддерживал восстановление европейской экономики, которое уже шло полным ходом. Россия же, пребывавшая в состоянии глубокой депрессии, открывала совершенно иную перспективу. В любом случае, прежде чем предлагать России (кому именно?) инвестиции, по размеру близкие к необходимым, правительству США, даже если бы оно удивительным образом преодолело все идеологические препоны, пришлось бы объяснить американским налогоплательщикам, как оно собирается контролировать денежные потоки, учитывая, что российские власти демонстрировали в такого рода делах свою полную некомпетентность (особенно по сравнению с впечатляющими успехами в содействии утечке капиталов). И что можно сказать о таком контроле в стране, Центральный банк которой сам играл на понижение рубля, скрывал деньги на офшорных счетах и тратил валютные резервы на повышение зарплат собственных служащих, на привилегии, льготы и колоссальные бюрократические издержки? «Помощь», которая предоставлялась России (почти всегда— в форме кредитов), предсказуемо и бесследно исчезала, оставляя за собой лишь растущую задолженность, как это происходило в 1970–1980-х в Восточной Европе (хотя восточноевропейским странам западные правительства позже простили большую часть их долгов).

Так или иначе, обвал производства переживали все бывшие коммунистические страны— и те, где государство пыталось проводить постепенные реформы, и те, что прошли через шоковую терапию. Например, Украина отложила либерализацию цен, а приватизация в этой стране была не столь масштабной, как в России. Однако инфляция и разграбление активов оказались здесь гораздо более значительными, несмотря на то что Украина благодаря неплатежам имела возможность бесплатно пользоваться российским газом. Конечно, творцов российской политики можно обвинить в том, что они не попытались немедленно уничтожить рублевую зону, не «отпустили» цены на энергоносители, а пытались обеспечить себе политическую поддержку с помощью даровых кредитов промышленности. Фальсификация аукционов и передача стратегических отраслей промышленности в руки «своих» людей, содействие мошенническим внешнеторговым операциям, использование газовой промышленности для личного обогащения— все это, конечно, непростительно. Но фундаментальной причиной российских проблем была не политика власти, а советское наследие. Частью его и был социально-экономический ландшафт, в котором доминировали убыточные предприятия, пожиравшие труд, энергию и сырье, не обращая особого внимания на стоимость и качество производимой продукции. Другой же, еще более разрушительной причиной стали освобожденные от всех возможных пут государственные чиновники, чья алчность помогла рухнуть советской системе и чьи непомерно разросшиеся ряды вобрали в себя много хватких новичков.

Глава 6. Демократия без либерализма?

Подобно тому как капитализма не может быть там, где все делается согласно плану, его не может быть и там, где все продается, и уж во всяком случае, там, где можно купить чиновников, отвечающих за государственную регистрацию прав собственности и коммерческих сделок. Рынок предполагает компетентную и честную бюрократию… И идея, что каждая автономная личность может наслаждаться своими личными свободами при условии, что публичная власть не будет вторгаться в ее жизнь, капитулирует перед лицом тревожных реалий современной России.

Стивен Холмс, американский политический философ (1997)

Все мои телефоны прослушиваются. И я не сомневаюсь, что не только телефоны.

Вячеслав Костиков, пресс-секретарь Б. Н. Ельцина (1997)

Задолго до прихода к власти Горбачева было очевидно, что одной из крупнейших неудач коммунистического режима была его неспособность контролировать партию. Но кто мог тогда предположить, что после ее изгнания из государственного управления и проведения исполненных самых благих намерений демократических реформ власть при Ельцине станет вести себя гораздо более беззастенчиво, чем при Брежневе? Еще до распада СССР российский парламент был демократически избран и модернизирован, всенародно и демократически был избран и президент России. Но стране так и не удалось ни уменьшить количество, ни изменить привычки массы унаследованных ею чиновников. Не удалось ей ни серьезно усовершенствовать правоохранительные органы советской эпохи— прокуратуру и КГБ, ни усилить очень слабую советскую судебную систему. Демократия в России устанавливалась на обломках отчетливо антилиберального государства— институционального близнеца плановой экономики.