Рон сглотнул, прочищая горло. Не хватало еще жалобно заблеять, когда ему наконец-то позволят заговорить.
Его новый страж-сопровождающий снял с пояса связку ключей и открыл следующую дверь. И снова коридоры, неусыпно охраняемые двери, повороты, зигзаги и (быть такого не может!) снова дверь, но на сей раз последняя. Страж, сжимая в руке документы Рона, остановился перед ней и постучал.
Рон обладал безошибочным чувством направления, но даже он потерялся в этом хитросплетении тоннелей и засомневался, сможет ли найти дорогу назад без посторонней помощи. Страшно представить, в какой запутанный лабиринт превращались эти коридоры там, внизу, где владычествовала тьма.
– Кто? – послышался голос.
Страж приотворил дверь и зачитал, глядя в документы:
– К вам Рон Комф. В порядке посещения. Сын Адалии Комф, заключенной под номером 084467, тридцать шесть часов назад арестованной за кражу в особо крупных размерах.
Спина Рона взмокла от пота. «Она ничего не крала!»
Как же ему хотелось завопить благим матом, заорать от возмущения, признаться во всем.
Но он промолчал.
– Пусть войдет, – донесся голос, страж растворил дверь и жестом пригласил Рона войти.
В комнате за необъятным столом сидела… женщина. Рон вздрогнул от изумления, но быстро взял себя в руки.
– Присаживайтесь, мистер Комф.
Ни кивком головы, ни жестом не поощрила она его присесть на единственный, стоящий напротив нее стул. Но Рон уселся на него, упер кулаки в бедра и изучающе уставился на Смотрителя. Женщине перевалило далеко за сорок, и она была так же грузна, как и служитель. Кожа ее – видимо, от сидения день-деньской в этой зловещей комнатенке – поражала восковой бледностью. Черные волосы, открывая молочно-белый лоб, были зачесаны назад и стянуты в тугой узел. Чуть-чуть косящие глаза и широкий лягушачий рот придавали ей скорбный печальный вид. Голос ее был тих и бесцветен.
Как и у Рона.
– Я уверен, что моя мать пострадала безвинно. Ее обвинитель, Эрнст Ренад…
– Да-да, он мне известен. – Смотритель кинула безучастный взгляд на гроссбух у себя на столе.
На правом виске Рона забилась жилка.
– Вы соседи или он финансирует эту вашу организацию? – ядовито поинтересовался Рон, тщетно силясь притушить язвительность мягким упреком.
Смотритель поглядела на Рона, и уголки ее рта изогнулись в усмешке. Неужели он сказал что-то смешное?
– Финансирует, – сказала она. – И заверяю вас, мистер Комф, мы не даем в обиду тех, кто жертвует на нас свои средства. Итак, какова цель вашего визита? Вы осознаете, что после нашей встречи вам не позволят увидеться с матерью? – Смотритель откинулась на спинку стула. – Полагаю, осознаете. Вы производите впечатление человека, который знает свои права.
Рон нахмурился.
– Я надеюсь перещеголять Ренада в щедрости. – Рон вытащил из кармана пачку банкнот и водрузил ее на стол. – Я надеюсь убедить вас действительно следовать букве закона.
Смотритель покосилась на стопку денег и покатилась со смеху. Покатилась со смеху!
– Ах, мой бедный ягненочек, ты не с теми связался. С волками жить – по-волчьи выть. – Она вытянула руку с длинными ногтями и подтолкнула пачку обратно к нему. – Удесятери ее, и тогда, возможно, я склоню слух к твоим стенаниям. И, само собой разумеется, ты исчерпал свое право на посещение, верно?
Рона обуяло бешенство. Стукнув ладонью по пачке денег, он наклонился вперед.
– Верно. Я знаю свои права. Я изучил Конституцию вдоль и поперек. Слово в слово я могу процитировать статьи законов, которые вы нарушили. И если вы полагаете, что я не…
Смотритель рассмеялась, и он тотчас заткнулся. Смех ее – циничный, визгливый, словно верещание кошки, которую тянули за хвост, – эхом метался между стенами.
Рон, стиснув в ладони деньги, мял их и комкал.
Смотритель оборвала смех, отдышалась.
– О, я «полагаю». Полагаю, да еще как, – усмехнулась она. – Голубчик, ты не представляешь, сколько милых молодых людей – чистых и образованных, сродни тебе, – грозили, что заставят «Герех» склониться перед их волей. Неужели ты думаешь, «алых» волнует, что происходит в этих стенах? В наших камерах яблоку негде упасть: «алые» набивают их под завязку, чтобы для них самих не осталось там места. Неужели ты думаешь, триумвират печется, кто сделал то или это и к чему это все привело? Еще чего не хватало. Это я, я вожусь с подонками и отребьем, чтобы не усложнять жизнь триумвирату. Чтобы они тихо-мирно управляли этой страной и спокойно почивали на лаврах.
Положив скрещенные руки на стол, она вытянулась, перегнувшись к нему.
– Насколько им известно, ни тебя, ни твоей драгоценной матушки, да вообще никого из арестантов и членов их семей, не существует. Вы, каждый из вас, хуже тараканов; неужели до тебя еще не дошло? Они раздавят вас, не моргнув глазом.
А вот мне на вас не наплевать. Вы мне по сердцу, особенно такие жирненькие таракашки, как Эрнст Ренад, такие, кто тешит свое самолюбие, бросая деньги направо и налево. Причем такие деньги, которые твои куриные мозги и вообразить не в состоянии. В общем, – она ухмыльнулась, – приходи, когда разбогатеешь.
Рон изо всех сил сжал петлевидные края амаринта. Одна минута. Одна минута, чтобы поставить ее на место, стереть эту мерзкую ухмылку с ее лица, показать ей…
– Это я украл.
Бровь ее поползла вверх.
Рон облизал треснувшую губу. Сжался в тугой комок. Он слышал истошный вопль тьмы, взывавшей к нему из глухих казематов там, внизу, у него под ногами.
Его мать была там.
– Это я украл, – повторил он. Края амаринта врезались в ладонь, грозясь исполосовать ее в кровь. – Я, а не мама. Это я пробрался в дом Эрнста Ренада и взял тиару.
– Как мило, – улыбнулась Смотритель.
– Вы думаете, я пытаюсь выгородить ее? – застонал Рон. – Так я вам докажу. Обрисую каждый свой шаг по пути к его дому. Планировку комнат. Стены с позолочеными зеркалами, цвет арфы.
Его бьющееся, как барабан, сердце на мгновение замерло. Рон превратился в соляной столб. Неужели он правда это сделал? Обрек себя на гниение и смерть в подземельях «Гереха»?
Но ведь украл именно он. И его мать заслуживает свободы. «А Сэндис?.. Сэндис придется выкручиваться самостоятельно».
Смотритель пожала плечами.
– Ты украл или не ты – неважно. Квота установлена, а переделывать документы – это такая морока…
Вспыхнувшее внутри него пламя погасло, словно залитые водой дрова. И лишь жалкий тлеющий огонек бился в груди, не находя выхода.
– Вы не согласитесь обменять ее на меня? – плаксиво спросил он, будто нашкодивший мальчишка.