Таким образом, экономика, которая бы основывалась на принципах самоуправления, оказалась миражом. Последствиями реформ стало то, что значительная часть старого среднего класса либо подверглась пролетаризации, не выдержав конкуренции со стороны монополий, либо была поставлена под ружье, утратив, таким образом, возможность оставаться в бизнесе – «Этот закон ужасающим образом способствовал умиранию экономически самостоятельной средней и мелкой буржуазии». В рамках «новой социальной справедливости» не предусматривалась каста «среднего класса».
В августе 1933 г. Шредер внес план по национализации всех крупных банков, с тем, чтобы затем разделить их на 12 «окружных банков», которые постепенно должны потом перейти в частные руки. В итоге шесть крупнейших банков и 70 акционерных компаний контролировали свыше 2/3 промышленного потенциала страны [1][18]. С 1942 года поставщики, как вспоминал министр финансов Шверин фон Крозигк, должны «были полностью финансировать свое производство из собственных капиталов или же прибегать к банковским кредитам. За счет этого государство ежемесячно экономило до 800 млн. марок» [31].
Региональные частные банки и их клиенты были озадачены перспективой стать лишь филиалами крупных банковских структур Берлина и необходимостью согласовывать в столице каждое решение [19]. 15 октября 1933 г. правление банка Allgemeine Deutsche Creditanstanstalt в Лейпциге на годичном собрании акционеров оперативно доложит: «Банк будет стараться в будущем вести свои дела по принципам национал-социализма; это станет возможным только в том случае, если банк будет пользоваться доверием национал-социалистской партии» [17]. Также на призыв фюрера откликнулся самый подготовленный, самый объединенный синдикат I.G. Farben, выпустивший 30 сентября 1934 года сообщение «Мы достигли фазы развития, которая соответствует основным принципам национал-социалистической экономики».
«Фактически «сообщество предприятия» представляло собой жестко иерархизированную структуру, в которой доминировало государство с его интересами, далее шел «фюрер предприятия», рабочие же занимали низшую ступень».
Е. Л. Паламарчук, «Социальная политика Третьего рейха»
Как и идеи «Срединной Европы», идеи национал-социализма рождались в «брюквенные годы» Второго рейха как социальный компромисс. Сотрудник «патриарха» немецкого национал-социализма, концерна I.G. Farben Вернер Дайтс еще во времена кайзера Вильгельма предрекал в своем эссе: «Возникает новый тип государственного социализма, полностью отличный от того, что каждый из нас думал о нем или как он себе его представлял. Частной экономической инициативе и частной капиталистической экономике не будет причиняться вред, но она будет систематизироваться с точки зрения нужд государственного социализма, так что основной капитал будет сконцентрирован в народном хозяйстве и будет направляться вовне, повинуясь внутренним требованиям… Это изменение капитализма диктует с естественной безапелляционностью реконструкцию прежнего интернационального социализма. Это превратит его в национальный социализм».
В реальности эта симфония частной экономической инициативы и государственного социализма мгновенно была превращена монополиями в инструмент предотвращения конкуренции. Американский экономист Роберт Брэди правильно описал немецкое фашистское государство как «диктатуру монополистического капитализма». Его «фашизм» – это фашизм делового предпринимательства, организованного как монополия, которая командует вооруженными силами, полицией, всей юридической и пропагандистской властью [20], что и есть Новый мировой порядок по своей сути. От социализма в «новой социальной справедливости» не осталось ничего кроме пропагандистских лозунгов, ровно как и от национализма. Немецкий философ Освальд Шпенглер, увидев приход к власти партии Гитлера, публично заявил, что новое немецкое государство строится на «принципах азиатского коллективизма» [21].
«Еще часть заработной платы конфискуется не в форме денежных вычетов, а путем увеличения нормы физической эксплуатации, посредством выжимания большего количества труда при той же сумме оплаты. Время работы увеличивается сверх установленной нормы без какой-либо оплаты за переработку. Число нерабочих дней сокращено. Узаконенные перерывы в работе теперь уже не оплачиваются. Темпы работы и нормы интенсивности взвинчены до крайности. Еще летом 1933 г. в гитлеровской Германии число рабочих, увеличенное только на 7,5 %, производило промышленных изделий на 22,4 % больше, чем год назад, и только 4 % этого добавочного количества продукции оплачивалось дополнительно. Механизация и вместе с нею норма эксплуатации физического труда беспрерывно растут; темпы все более убыстряются; реальная зарплата за единицу работы снижается… Средний недельный доход германского промышленного рабочего составлял в 1929 г. 42,2 марки, а в конце 1933 г. только 21,6 марки. Заработок сократился наполовину. Это не случайный конъюнктурный поворот, это социальный переворот»
Генри Эрнст, «Гитлер над Европой?», 1936 г.
Отсутствие конкуренции взвинчивало цены и доходы компаний-монополистов, чьи прибыли уже в довоенный период достигли астрономических сумм. У концерна Круппа за пять лет – 1934–1939 гг. они выросли в три с лишним раза: 1934 г. – 6,65 млн. рейхсмарок; 1935 – 10,34 млн.; 1936 – 14,39 млн.; 1937 – 17,22 млн.; 1939 – 21,11 млн., а его личный доход вырос в десять раз [18].
В то же время старейшие работники фабрики по производству хрусталя в баварском Терезиентале, жалуясь на мизерную оплату их труда, отмечали, что более ужасных времен не припомнят. Доля всех немецких рабочих в национальном доходе сократилась с 59,6 % в 1932, кризисном, году до 53,6 % в 1938 г., а прибыли капиталистов и бизнесменов за то же время подскочили с 17,4 % до 26,6 % национального дохода [1]. Как и предлагалось в меморандуме 1935 года «Милитаризация экономики», составленного в недрах Farbenindustrie: «Цель, которую необходимо достичь посредством всеохватывающей военно-экономической организации, можно представить примерно следующим образом: силы, необходимые для фронта, черпаются вермахтом из народа и тем самым из экономики» [33].
«В этом – подоплека всех событий в Германии, в этом подоплека исторической миссии Гитлера, Геринга и Геббельса. В этом – конечный итог «национал-социалистской мелкобуржуазной революции»: переход к неофеодализму королей сырья и энергетики»
Генри Эрнст, «Гитлер над Европой?», 1936 г.
Падение доходов в реальном исчислении привело по данным Г. Керля, занимавшего высокие посты в Имперском министерстве экономики к последовательному снижению товарооборота розничной торговли: с 37,8 млрд. марок в 1939 г., до 35,7 в 1940-м, 35,4 – в 1941-ом, 33,7 – в 1942-ом и 33,0 млрд. рейхсмарок в 1943 г. Уже начало войны принесло немецкому гражданскому населению нормирование продовольствия.
«Валютный голод – следствие огромных расходов на вооружение – повлек за собой все растущие ограничения, в частности в области снабжения продовольствием. Население питается плохо и, может быть, даже зачастую живет впроголодь. Безработицы больше нет, наоборот, наблюдается нехватка рабочей силы, ведь производство эрзацев требует гораздо больше рабочего времени, чем производство натуральных продуктов. Но рабочие, вынужденные трудиться по десять часов в день, начинают выказывать признаки усталости» [39].