И где-то в этом гигантском гобелене, сотканном из множества запахов, Ангел явственно чуял запах смерти. Не мертвых тел, но душ. У него родилась новая теория, что смерть внезапно призраком проступает в тончайшем шлейфе одеколона, или струйках сигаретного дыма, или сладком запахе свежевымытых волос, сохнущих на солнце…
* * *
Но тогда они мчались через центр города, украшенный оставшимися с Рождества и уже провисшими гирляндами. На площади играл духовой оркестр – Ангел открыл глаза, когда трубы грянули что-то национальное. И двигатель взвыл, и рев его стал невыносим и отражался от стен, когда по узкой улочке они подъехали к участку. Дон Антонио сбросил скорость, и их начало потряхивать – брусчатка и растрескавшийся асфальт, – и вот они остановились перед зданием полицейского участка и тюрьмы. Из заколоченных задних окон несло мочой. Безжизненные, отчаявшиеся человеческие голоса из-за зарешеченных и заколоченных окон. Дон Антонио убавил обороты двигателя, и тот, коротко взревев напоследок, умолк. Они сидели словно оглушенные собственным молчанием.
– Ты узнаешь, – сказал он сыну, как будто только об этом и думал всю дорогу, – что розовые соски заводят сильнее, чем коричневые.
Ангел поднял голову, лицо отца – темная тень на фоне яркого солнца, и подумал: Чего?
А массивный блестящий ботинок Дона Антонио поднялся и проплыл над торопливо опущенной головой Старшего Ангела, и отец встал во весь рост, поправил ремень, фуражку. Ухватил себя за яйца и сдвинул мошонку влево. Посмотрел на мальчишку, чуть опустил темные очки.
И подмигнул.
* * *
В здании участка обычная суматоха. Резкий запах нашатыря и хвойного очистителя. Звонкое эхо от беспощадной кафельной плитки. Молодые копы, смущенно поглядывая, сторонились, уступали дорогу Дону Антонио. Подошвы их ботинок с коротким визгом торопливо скользили по полу. Старые полицейские хлопали отца по спине и шутливо норовили ткнуть кулаком Старшего Ангела. Он уклонялся. Что приводило в ярость Дона Антонио. Отступление! Не сын, а недоразумение. На гитаре не бренчит, в бейсбол не играет. Грустный и задумчивый, как какой-то… поэт. Да, он суров с мальчиком. Но это любовь. Взгляните на этот мир.
Он помнил, как порол сына. Казалось, дело было только вчера. Прошло больше года, но угрызения совести сохраняли воспоминание свежим, хотя он отказывался даже себе признаться, что считал поступок исключительно добродетельным. Он мужчина, pues. И воспитывает мужчину. Заставил Ангела раздеться догола и встать посреди комнаты.
– А теперь наклонись, – приказал он.
– Нет, папа!
Ремень грозно свисал из сжатого кулака Дона Антонио.
– Ладно, мijo. Давай огрызайся. Пускай тебе будет хуже.
Нанося двадцать пять ударов по спине и заднице сына, он приговаривал: «Не. Смей. Ныть. Cabron». По слогу на удар. Не. Ной. Ca. Bron. Свист и шлепок, когда ремень достигает цели. Мальчишеские руки, пытающиеся остановить удар. «Ну-ка, подними ручонки еще разок, pendejo. Подними на меня руку, давай. Я подумаю, что ты хочешь меня стукнуть. И добавлю тебе еще двадцать пять. Так? Этого хочешь? Это тебя порадует?»
И поглядывал кое-куда, потому что знал: когда он порол в тюрьме голых мужиков, у них иногда вставал; верещат, а сучок торчит. Его малыш прикрывался ладонью. Внезапно Дон Антонио обессилел. Воля иссякла. Карающая рука опала, и он оторопело уставился на сеть багровых Х по всему телу Ангела, как будто те появились каким-то чудом, словно лик Иисуса в облаках.
Сейчас он смотрел на сына. И немножко раскаивался. Обхватил Ангела за плечи, улыбнулся.
– Дай-ка приобниму тебя, – торжественно произнес он. – На удачу!
– Спасибо, папа!
– Mijo! – И потрепал Ангела по голове.
Честно говоря, Ангел не знал, что и думать. Он был уверен, что отцу особо нет до него дела. Заглянул за спину Дона Антонио и замер, уставившись на скамейку подозреваемых. Отец тоже обернулся посмотреть.
Они все сидели там: семейка Кастро, замызганные, на ничейной земле между вестибюлем и вселяющим ужас тюремным корпусом. Никто пока не приковал их наручниками к потрескавшейся скамье. Худощавый парень – с рассеченного подбородка редкими густыми жирными каплями стекает кровь, ладони стиснуты между трясущихся бедер, глаз подбит. А рядом с ним девушка – Перла – с тощими, торчащими серыми коленками, и в порезах на лице все еще поблескивают осколки стекла. Ей не больше пятнадцати. Глаза огромные, полные страха, и стискивает ручку девчонки еще младше. Оказалось, это была маленькая Глориоза, играющая с пупсом и выкручивающая ему руки, будто хочет расчленить.
– Что там? – окликнул дежурного Дон Антонио.
– Авария, – отозвался дежурный.
– Кто-нибудь погиб?
– Нет.
Дон Антонио повелительно щелкнул пальцами:
– Reporte.
Рапорта не оказалось.
– Что значит, – нет рапорта?
– Еще рано, Jefe, – пожал плечами офицер. – Все случилось только что.
Молодежь на скамье уткнулась в пол.
Один из копов поднялся и доложил, ткнув пальцем в окровавленного парня:
– Этот pendejo въехал в пикап, набитый работниками с ранчо.
– Ах ты, cabron, – грозно поглядел на ребят Дон Антонио.
Перла расплакалась.
– Простите, – пробормотал парень.
– А где ковбои?
– Уехали.
– А ты не уехал, значит.
– Нет, сеньор. Они остановились прямо передо мной, у меня не было возможности затормозить.
– Ты не мог затормозить.
– Я не мог затормозить.
Даже Ангел знал, что на полуострове в случае дорожной аварии арестовывают и допрашивают всех. В том числе пострадавших. Они считаются виновными, пока не доказано обратное.
– Ты не сообразил, что надо смываться?
– Сообразил, сэр. Но я не мог бросить отцовскую машину.
Ангел глаз не сводил с горько рыдающей девушки. Она была безутешна. И он мгновенно влюбился. Словно поняв, что от него требуется, во внезапном приливе учтивости он вытащил из заднего кармана носовой платок и шагнул к ней. Протянул руку. Она взглянула на белоснежный квадрат ткани, потом в его глаза. Он кивнул. Она робко взяла платок.
Молодой коп поддразнил на ломаном английском:
– Все вместе сядут в тюрьму! – И рассмеялся, потому что получилось юрьму.
– Ya pues. – Дон Антонио наблюдал, как его сын соблазняет девушку.
Ангел совсем потерял голову. Девушка была чуть моложе сына, – Дон Антонио это сразу просек. И чувственная. Вид у нее именно такой. Она уже знает, что значит быть с мужчиной. Он бы и сам за ней приударил.