– Ну, я те танцы самую чуточку застал…
– И ведь друг друга наверняка сто раз видели. Только вряд ли друг на друга внимание обращали. Вам двадцать два, Митя? А мне – двадцать пять. В такие годы разница трехлетняя много значит…
Особенно если разница – не трехлетняя, а вовсе пятилетняя, мысленно уточнил Митя. Он прекрасно помнил, как по их улице проносились стайки парней и девчонок, в основном на мопедах, летом так и вообще каждый день: ездили к самому уютному местечку для купания на левом берегу, возле стадиона. Куда и он бегал с друзьями – и частенько купались рядом с этими мопедистами. Десятилетним они тогда казались ужасно взрослыми, только теперь ясно, что это были старшеклассники, чуть постарше его брата или Юльки. И Митя, и его компания тогда были слишком маленькими, чтобы украдкой пялиться на девушек в купальниках, а когда пришла пора, мопедисты куда-то исчезли – как опять-таки теперь ясно, закончили школу, кто пошел работать, кто в армию, кто учиться – и многие ради учебы из Миусска уехали в Аюкан, а то и в Шантарск. Не мог Митя ее тогда не видеть, но кто бы помнил? Когда он начал заглядываться на девочек, ее уже не было, иначе запомнил бы – такую, пусть и пятью годами старше, не забудешь…
Вот тут уж сам собой завязался и вольно потёк, как река, разговор о Миусске, обо всём, что они оба прекрасно помнили, – в том числе и о знаменитом наводнении шестьдесят шестого года. Митину улицу оно захватило самым краешком – на их четной стороне затопило только подполья, но все равно всех недели на две на всякий случай тогда эвакуировали на окраину, в общежития. До Марининой улицы, соответственно, не дошло, но оба они, жители соседних улиц, как выяснилось, бегали смотреть на выплеснувшуюся из берегов, подтопившую турбазу реку.
– Ох, так до бесконечности можно болтать… – сказала Марина. – Может, мне вас пригласить на новоселье? Как земляка и бывшего запроточника с соседней улицы?
– А я ведь обязательно приду, – сказал Митя. И вновь не удержался от легкой игривости: – К вам на новоселье я бы и из Миусска пешком шел, не то что со своей улицы…
– Ловелас вы, Митя, – сказала Марина без малейшего осуждения – комплименты любой девушке приятны, будь она зрячая и слепая… к тому же она, если сопоставить кое-что, не так уж давно и слепая…
– Да ну, скажете тоже, – ответил он. – Я парнишка скромный и где-то даже застенчивый…
– Оно и видно. – Она чуть погрустнела. – То есть – слышно… Значит, придете? Чаю попьем, я попрошу кого-нибудь торт купить…
– Ну, торт я и сам в два счета организую. Серьезно.
– Совсем хорошо. Гостей, правда, много не будет – у меня тут знакомых ещё почти и нет… Сейчас уже ведь вечер?
– Ага, седьмой час.
– Значит, сегодня уже не получится, рабочий день кончился. Значит, завтра вещи привезут. Благодать какая, – сказала она мечтательно. – Я сдуру все платья в контейнер загрузила… то есть дядя загружал. Только одно с собой взяла. Я платья все равно не вижу, да и гулять не гуляю – еще не освоила двор, дома сижу. Но все равно, видит же женщина или нет, приятно, когда в шкафу платьев полная вешалка. Значит, завтра привезут, послезавтра можно и новоселье устраивать…
– А вот это уж как получится, – уверенно сказал Митя. – Вам кто контейнер привезет?
– Завуч сказал, что завхоз поедет…
– А не знаете, у вашего завхоза блат на товарном дворе есть?
– Не знаю, как-то не говорили об этом… А что?
– Тут уж я в вопросе, – сказал Митя столь же уверенно. – У меня там старший брат одного знакомого работает. Грузчиком, не такой уж он старший, на три годочка старше нас, так что часто общаемся. Он как раз и работает в той конторе, что возит народу контейнеры. Порассказывал о тамошних порядках. Понимаете, Марина, у них там очередь дикая. Машин мало, а контейнеры уйма народу ждет. И торчать в этой очереди – самое малое неделю.
– Правда?
– Ну, Марина, зачем мне врать, особенно землячке и особенно такой…
– Кто же знал… – протянула Марина озабоченно. – И раньше никак?
– Марина, а для чего на свете земляки? – улыбнулся Митя. – У нас в великом и могучем Советском Союзе самое могучее и великое дело – блат. При коммунизме его, может, и не будет, но до коммунизма еще дожить надо… Завтра я во вторую смену, с двух. Утречком скатаю к Севке, к тому брату знакомого, он в обход живой очереди честных советских граждан уже через полчасика ваш контейнер на машину поставит, и привезут в лучшем виде. Если у вас никаких идейных предубеждений против блата нет.
– Да никаких, – сказала Марина обрадованно. – Блат есть блат, куда от него денешься. Даже тут… Я вам, Митя, скажу по правде, не будь у дяди здесь блата, меня бы и на работу сюда не взяли и не отвели бы эти хоромы…
– Ну тогда все отлично. Телеграмму мне доверите? Она там понадобится.
– Конечно… А правда уже завтра получится?
Митя веско сказал:
– Марина, почтари веников не вяжут и лапти не плетут. Все получится, как в лучших домах Лондона…
– А я эту приговорку еще по Миусску помню…
– Марина, сядем болтать – мы еще столько всякого вспомним…
Про очередь на товарном дворе он нисколечко не врал – правда, рассказал не всё. Но то, о чем он умолчал, – уже не Маринина печаль. Да и для него никакая не печаль…
К застоявшемуся мотоциклу он вернулся часа через два – за болтовней о недалеком миусском прошлом время пролетело незаметно. Он и дольше бы проболтал с такой русалкой, но пора было и сдавать смену.
Застегнул шлем, сел на мотоцикл, но движка не включал – закурил и пускал дым, мечтательно глядя в пространство, благо за забором начинался огромный пустырь (собственно, тут город и кончался), так что пространства хватало в самом прямом смысле.
Молодая безалаберная кровь бушевала, когда он представлял себе Марину в том самом джинсовом платьице, на котором он медленно расстегивал фирменные пуговицы. Или снимал с нее красный халатик. По его разумению, в таких мыслях не было ничего плохого. Слепая, конечно, но не от рождения. Вспоминая все, что она сказала, точнее, мимоходом обронила, не нужно быть Шерлоком Холмсом или Эмилем Боевым, чтобы быстро сделать наверняка полностью соответствовавшие истине выводы…
Курить она бросила, когда перестала получать удовольствие от табака, год с лишним назад. Значит, и ослепла не так уж давно. «С лишним» – это не полтора и уж тем более не два. Можно с уверенностью предположить, что это связано с какой-то аварией на мотоцикле. Она ведь сама сказала: «Любила полихачить… вот и долихачилась». Значит, не пассажиркой сидела, а сама за рулем была…
Прошлым летом с ним могло произойти то же самое. Причем абсолютно не по его вине, никакого лихачества: поворачивал по всем правилам, не выше чем на тридцати – но кто же знал, что какая-то сука пролила там масло? Пятно масла на дороге для мотоциклиста – полный амбец. Произошло примерно то же самое, что в первом «Фантомасе» – разве что он кувыркнулся не так крепко, как тот французский мусор, – но все равно мотоцикл моментально снесло, и Мите удалось сделать все, чтоб он не полетел кувырком, а пошел боком. На его везение, выбросило не на дорогу, под колеса встречным машинам, а на неасфальтированную обочину. На его невезение, приложился так, что единственный раз в жизни стекла очков разлетелись на кучу осколков. На его везение, Митя, когда увидел, что тормознет его не кто иной, как старый могучий тополь, вовремя зажмурился. Осколочками порезало не только скулы и лоб, но и щеки. Седенький врач в травмпункте, куда Митя приехал в жутком облике (все лицо в засохшей крови), отмывая его физиономию, где перевязывая, где прилепляя пластырем тампоны, изрядно поворчал насчет бесшабашных рокеров, слушать ничего не желая о машинном масле на дороге. А напоследок сказал: