– Нам бы сюда полицейскую собаку, – мечтательно сказал пристав. – Говорят, в Петербурге завели. Исключительные результаты показывает. Ищет преступника по горячим следам. Что твоя легавая идет по следу зайца. Может, и нашли бы…
Пушкин смотрел, как городовые кланяются снегу и уходят все дальше.
– Здесь ничего не найдем, – резко сказал он. – Отзывайте городовых.
Носкову не то чтобы хотелось найти еще труп, но бросать на середине начатое дело было не в его правилах.
– Отчего вы так полагаете?
– Ее тело не здесь.
Новость была не слишком веселой, но обнадеживала: быть может, участку не достанется.
– Неужто баронессу убили?
– Вероятность крайне высока, – сказал Пушкин так, будто ему и дела не было до этой смерти. – Примерно девяносто один процент.
Откуда чиновник сыска выискал эту цифру, пристав и думать не хотел. Ему виднее. Главное, чтоб его участок обошло стороной.
– Зачем же даму убивать? – только спросил он.
– Чтобы избежать невыгодного риска…
Носков окончательно перестал понимать, о чем идет речь. Но виду не подал, а многозначительно кивнул.
– Может, еще Верхний пруд обыскать, Алексей Сергеевич?
– Бесполезно.
– Как скажете… Может, поясните?
– Алабьев пришел оттуда, – Пушкин указал большим пальцем за спину, в сторону Горбатого моста и третьего, самого маленького пруда.
На всякий случай пристав оглянулся.
– Как вы узнали?
– На берегу нетронутый снег. Следов нет.
– Метель задула…
– Остались бы ямки. Их нет. Я проверил.
Пристав как-то упустил это обстоятельство и был вынужден согласиться.
– Как же он оказался у проруби?
– Алабьев спускался там, где низкий берег. Как раз это место до проруби Корнеич тщательно расчистил для визита мадам Андреевой и ее учениц. Расчистил вместе со следами Алабьева и того, кто с ним был.
У Носкова все-таки была последняя надежда, что почетный житель его участка умер от собственной глупости.
– Может, не убивали его? – осторожно спросил он.
– Факты говорят обратное.
– Какие факты, Алексей Сергеевич?
– Если бы Алабьев выронил бутылку сам, она воткнулась бы в снег, а не лежала бы точно по линии тела у его подметок.
– И что в этом такого?
– Ему нанесли удар по затылку, после чего окунули головой в прорубь. Чтобы захлебнулся. Бутылка осталась лежать там, где выронили после удара… И карманы.
– А с карманами что? – спросил пристав, поражаясь простоте и очевидности факта, на который он внимания не обратил.
– Карманы пустые, – ответил Пушкин. – Видели, я проверял. Так не бывает. Ни клочка, ни бумажки, ничего. Вычищено.
Про себя признав полную победу сыска, Носков хотел уточнить, для чего убийце такие хитрости. Но его опередили.
– Баронесса, о которой вы спрашивали, Михаил Николаевич, убита до того, как Алабьев и его спутник оказались здесь. Они пришли вдвоем.
– Вдруг спаслась, ну хотя бы сбежала…
– Тогда Алабьев остался бы жив.
– Почему?
– Его смерть имеет смысл в том случае, если баронесса мертва…
Говорил Пушкин с некоторой ленцой. Как показалось приставу. И он поверил, что так случилось: лежит где-то тело мадам и дожидается, пока его найдут.
Месье Жано, вслушиваясь в быструю русскую речь, не понял почти ничего. Ему захотелось принять участие в разговоре.
– Полицейские ищут тщательно, отличная школа, – сделал он комплимент.
– Что он сказал? – спросил пристав.
– Месье Жано говорит, что ваши городовые отлично обучены, – перевел Пушкин.
Такие слова как медом помазали исстрадавшуюся душу Носкова.
– Стараемся нести службу как должно, – сурово сказал он.
Месье Жано отдал ему поклон вежливости.
– При парижской полиции открывают кабинет идентификации преступников по методу нашего ученого Альфонса Бертильони, – с исключительной скромностью сказал он. – Самый передовой метод выявления преступников. Скоро такие кабинеты будут в каждом французском городе.
Пушкин слышал о бертильонаже, но из вежливости спросил, в чем он заключается. Месье Жано, которому наконец дали слово, стал описывать блестящую идею: если измерить тело и лицо человека по нескольким десяткам параметров, то обнаружится, что двух одинаковых людей нет. Всегда найдется различие. Стоит данные измерения занести в специальную карточку и собрать этих карточек достаточно много, определить преступника будет нетрудно. Просто замерив со всех сторон.
Пристав стеснялся просить перевод, многозначительно кивал, но понял только, что речь шла об измерениях.
– Измерения, да-да, они нужны, – заметил он.
– Интересная гипотеза: двух совершенно одинаковых людей нет, – сказал Пушкин. – Нам нужна ваша методика, месье Жано. Прямо сейчас.
Французу оставалось сожалеть: для бертильонажа требуются особый кабинет и приборы измерения, точная методика и грамотно составленная картотека. Откуда им взяться в заснеженной России…
Фигурки городовых еле виднелись у дальнего конца пруда. Пушкин повернулся к ним спиной.
– Время вышло. Отбой, Михаил Николаевич…
Свисток всегда при полицейском. Носков дал пронзительный сигнал. Городовые оглянулись и поплелись обратно.
К пруду подходила масленичная процессия. Впереди шла крупная дама. Она с видимым усилием несла шест, на котором болталось чучело Масленицы. Ей было нелегко, еще несколько дам мешались у нее под ногами. Она что-то крикнула, Корнеич бросил лопату и побежал на помощь.
– Что это такое? – спросил месье Жано, наблюдая диковинную русскую традицию.
– Проводы Масленицы, – ответил Пушкин, стараясь понять, что ему показалось странным в кукле.
– Куда провожают эту куклу?
– Дамы утопят ее в проруби. В которой захлебнулся месье Алабьев.
Месье Жано не смог скрыть изумления:
– Дамы? Топить? Зачем?
– Чтобы весна пришла. Язычество не до конца улетучилось из нашего народа.
Вернулись городовые, встали кружком, поглядывая на господ и пристава.
– За санитарной каретой пошлю, как дамы наиграются, – сказал Носков, намекая, что делать тут больше нечего.
– Да, конечно.
– Оставляю Татарского и Тараскина…
– Благодарю.
Пристав понял, что его не слышат. Пушкин почему-то наблюдал за процессией. Не замечая ничего. Даже месье Жано, который по-французски осуждал подобную дикость нравов. Какой порядок ожидать, если дамы топят невинную куклу, а полиция смотрит и посмеивается. Ужасно, господа, ужасно…