В конце улицы замаячил просвет, засверкали блики от низкого солнца на водной глади. Над невысокой оградой ухоженного палисадника склонялись вишнёвые ветви, полные тёмных, сочных ягод. Надо же, чудом сохранилась вишня!
Необычно суровой прошедшей зимой здешние края постигло большое несчастье: вымерзли сады. Теперь идёшь по дачной улице, вроде зелено, но глаз то и дело цепляют яблони, груши, вишнёвые деревья с засохшими мелкими листиками, с лопнувшей корой на побитых морозом, отсыхающих ветвях. Их и выпилить некому.
А тут – живая вишня, с плодами! Как только её всю уже не оборвала вездесущая ребятня и воришки?
Николай Иванович остановился, сорвал несколько штук поспелее. Крикнул:
– Хозяева!
Никто не отозвался, и он не стал повторять. В конце концов, не ходить же сейчас с кульком! Заметил номер дома. Впрочем, и в других садиках – ягоды.
Бродов пригляделся. Вот в чём дело! Живы не деревья, а вишнёвые кусты, беспорядочная поросль, которую аккуратные хозяева обычно вырезают. Вот и клонятся до земли упругие, длинные пруты, похожие на прибрежный ивняк.
Нужно будет завтра отправить сюда шофёра, чтоб купил вишни побольше. Можно и на рынке, но тут будет прямо с веток и в достаточном количестве. Отвезти в Школу, а часть в Лабораторию – порадовать девчонок.
До чего тиха и пустынна улица! Неестественно. Летний жаркий вечер, а люди не гуляют, не пьют чай на старых верандах. Люди воюют, люди работают на оборонных заводах. По домам расселили много эвакуированных, но и те на работе. А детвора где? Должно быть, в пионерлагерях, где ребят стараются хоть как-то подкормить и подбодрить.
А проклятая война снова десятками и сотнями вёрст пожирает страну, как лесной пожар…
Лично Бродову открытие Школы принесло по второму ромбу в петлицы, поскольку он теперь руководил достаточно большим и разветвлённым подразделением, хотя и носившим по-прежнему кодовое наименование «Особая группа». Однако Николай Иванович испытывал иррациональную неловкость за свою принадлежность к высшему начсоставу: настолько неудачными он считал действия военного руководства в последнее время. Он знал из тех секретных докладов, с которыми ему полагалось знакомиться, как ропщут солдаты – не на тяготы войны, не на холеру, что разгулялась по всей прифронтовой полосе, а на бездарные приказы начальства. Гражданское население не роптало: люди молча, упорно делали всё возможное и невозможное, что зависело от них, – даже настроение старались поднимать себе и близким…
Бродов считал, что знает, как исправить целый ряд ошибок и просчётов, но не имел ни малейшей – даже теоретической – возможности повлиять на ситуацию и испытывал от этого острую, болезненную досаду. Его, человека, нюхавшего порох только на учебных стрельбах в Академии, слушать не станут и скажут: «Занимайся своим делом!» Он и занимался не покладая рук…
Прочитав очередную сводку, которая повествовала, помимо боевых действий, о стечении стратегических просчётов и тактических промахов, приведших к неудачам, Николай Иванович собирал очередное совещание отряда слежения.
– Товарищи, знаю, что работаете во всю силу, и всё-таки прошу: посмотрите ещё внимательнее, попробуйте другой заход какой-то, похитрее. Должно быть нейровмешательство, которого вы не учли! Не может на пустом месте…
Он сам понимал, что повторяется, что не в первый раз обращается к сотрудникам с одним и тем же призывом, и что те действительно стараются выполнить приказ, что тратят свободное время, предназначенное для отдыха, на поиск малейших признаков не выявленных ранее вражеских внесознательных воздействий на высший и средний комсостав. И всё-таки они должны найти! Не может же быть, чтобы на пустом месте…
Специалисты мучились, недосыпали, но отвечали одно и то же:
– Единственное изменение – степень давления…
Был у них в ходу такой рабочий термин: «общее давление эгрегора».
– С весны сорок второго фашисты резко усилили общее давление, и оно продолжает нарастать. Мы отвечаем усилением защиты. Защиты включением не хватает, применяем комбинированные варианты. Сдерживаем напор.
– Вам требуется подмога: ещё люди, артефакты?
– Будем рады пополнению! Но, по совести, на данный момент нам хватает ресурсов, чтобы держать оборону.
Они отлично знали: нет сейчас у начальника свежих людей для пополнения отряда! Бойцов же надо найти, подготовить. Наиболее действенные артефакты на данный момент тоже исчерпаны. И всё-таки Бродов настаивал:
– Благодарю за героический настрой. Он очень ценен. Но сейчас я хочу слышать настоящую правду. Вас же пробивают! По сколько уже раз враг выводил из строя каждого бойца отряда?
Да, у нейроэнергетов бывают свои ранения – и лёгкие, и тяжёлые. Называются «пробой». Никто не запишет в личное дело, что боец отряда слежения или защиты отвалялся неделю с температурой под сорок и симптомами неизвестного заболевания и выжил только благодаря стараниям шамана. Не запишешь в послужной список молодой здоровой женщины внезапную и тяжёлую почечную колику. Не выдашь нашивку за несчастья, которые неожиданно свалились на самых близких члену отряда людей. Порой последствия энергетического пробоя устраняются начисто, а иногда они, увы, непоправимы. Бывают и смертельные пробои. К счастью, в обоих отрядах пока обходилось.
– Возможно, силы тают, внимание притупилось?
– Николай Иванович, сил только прибавляется: мы ж не свои тратим!
За несколько лет он слышал эту фразу сотни раз с вариациями: «Мы ж берём из Космоса! Чем интенсивнее работаешь, тем больше сил». Она всегда действовала ободряюще.
– Да знаю! Но спать-то хочется? Сознайтесь хотя бы в этом!
– Хочется. Но это ничего. Мы потерпим. Мы уже и во сне научились работать.
Даже в разговоре с начальником они по привычке держали круговую оборону! Хорошо было с ними пообщаться, на душе легчало, но ясности в вопросе, с которого начали, не прибавлялось…
* * *
Ребята – новые школьники – понравились Николаю Ивановичу и полностью оправдали его ожидания. Живые, любопытные, активные. В меру озорные, в меру послушные. Все наделены умом и воображением. В отношении друг друга и взрослых настроены доброжелательно.
Они наперебой рассказывали о доме. Их переполняла гордость за отцов, старших братьев, сестёр, что воевали сейчас и писали бодрые письма с фронта, из госпиталей.
Пока ещё Николай Иванович не успел отнестись к каждому как к индивидуальности, они были для него стайкой. Стайкой птах, которых он намеревался прикормить, приучить к руке. Предстоит узнать поближе характер и привычки каждого.
В общем, открытие полноценной Школы – повод для праздника, но Бродова отчего-то ещё там, среди ребят и наставников, сжала тисками такая печаль, что он насилу выдержал всё необходимое общение и поторопился удалиться. Нервы сдают. Но сдаваться-то нет права ни у кого – тем более у нервов. Остаётся приводить их в порядок доступными средствами. Поэтому он решил сделать себе поблажку в виде часа свежести и тишины – и отпустил шофёра.