– Придвинься, обниму, замёрзнешь. Не бойся, не трону. Мне ни к чему силой. Я думал, ты… повзрослее.
Чтобы не замёрзнуть насмерть, я придвинулась. Он не обманул: больше не пытался меня трогать. А утром опять как ни в чём не бывало рядом со мной оказался бесстрастный, непроницаемо-прозрачный спутник. Только меня теперь тошнило при одном взгляде на него.
Прошли многие месяцы, прежде чем я осмыслила, что произошло между нами и зачем он сделал тогда то, что сделал.
Мы встретили по дороге много маленьких монастырей, лепившихся к высоким склонам гор или ютившихся на крошечных уступах, на плоских вершинах утёсов. Этот же был слишком велик, чтобы карабкаться по отвесным кручам. Он вольготно расположился на плоской, приподнятой части очень широкой горной долины. На фоне ярко-зелёной луговины нарядно смотрелись приземистые, крепкие стены цвета красной глины и возвышавшиеся над ними многочисленные строения – красные и белые вперемешку. Никаких украшений вроде пёстрых флажков. Строгие линии, чёткие контуры, прямые углы. Я медленно привыкала к архитектурной простоте тибетских построек и прилежно искала в ней красоту.
Мы направились прямиком к калитке в ограде монастыря. Мой проводник сосредоточенно молчал, но и без слов стало ясно: вот она – финальная точка нашего маршрута.
Гуляка постучал и назвался в ответ на строгий оклик из-за калитки. Должно быть, монах знал не только его имя, но и голос, так как немедленно открыл и впустил нас внутрь. Я мельком оглядела наголо бритую голову, мантию того же цвета, что стена, окружавшая монастырь, лицо, в чертах которого прятался какой-то неопределимый возраст. Мне не полагалось глазеть с излишним любопытством на монаха-ламаиста. Тот же, напротив, очень откровенно удивился моему появлению и разглядывал с нескрываемым интересом. Я приняла отстранённый вид – как не от мира сего. Не требовалось усилий, чтобы создать впечатление, будто я погружена в транс: я очень устала, я была порядком выбита из колеи неожиданной попыткой насилия со стороны своего спутника, и, кроме того, я изо всех сил старалась уловить смысл разговора, происходившего между монахом и моим провожатым. А говорили они на незнакомом диалекте, по-видимому тональном; понимала я с пятого на десятое.
Вначале привратник вежливо интересовался делами гостя, его маршрутами, планами. Мой проводник обстоятельно отвечал. Потом прозвучал вопрос обо мне. Я знала в общих чертах, каков будет ответ, потому разобрала его почти дословно. Подробно и путано Гуляка рассказал, где именно подобрал меня, умиравшую с голода и пытавшуюся заработать немного еды, беседуя на заказ с духами. Едва речь зашла обо мне, его интонации стали слегка раздражёнными, как будто он злился на меня за то, что испугалась его приставаний, и досадовал, что взял меня с собой в дорогу.
– Нет, девочка не впадает в экстатические состояния. Она – из тех, кто задаёт вопрос и слушает ответ, а потом пересказывает.
Не каждому хватало терпения выслушивать мой лепет на ломаном тибетском, но те, кто выслушивал до конца, – кормили щедро. Остальные подавали крохи – из жалости.
– Так что же, она действительно говорит с духами?
– Похоже на то, но я не проверял. Зачем мне? Сказано: «не тревожь духов всуе», верно ведь? Кажется, она и ясновидящая. Так говорили люди. Кому нужен ясновидец? У кого дела идут неважно, так? У меня дела идут хорошо.
– Зачем же ты взял её?
– Пожалел. Она бы не выжила. Её мать умерла, у неё никого не осталось.
– Не осталось родственников?
– Родственники если и есть, то их не найти: они где-то в западном мире, в Европе. Она не помнит, откуда родом. Говорит по-немецки – вот всё, что я знаю.
– Она немка?!
– Возможно, немка.
Монах промолчал, так как не был уверен, знает ли собеседник главный секрет монастыря.
– Так она и путешествует с тобой?
– До сего момента таскал её с собой. Но мне надоело.
– Ты ведь сам – европеец.
– Что с того? Она – обуза мне. Я спешу и должен уйти сейчас.
Он назвал город, куда хотел бы попасть к вечеру следующего дня, и свою цель, но я не поняла.
– Не знаю, что делать с ней. Я хотел взять её в жёны. Но она ещё мала. Ничего не поняла, перепугалась. Будь другом, позови ламу… – Он назвал имя. – Я хотел бы спросить, могу ли оставить девочку у вас. Если она вам ни к чему, отдайте её куда хотите или выгоните. Она надоела мне и тормозит меня, а я спешу.
– Ты не останешься на дневную трапезу?
– Благодарю, но я хочу до вечера найти брод на реке. – Он сказал название реки.
После этого привратник ушёл и отсутствовал, казалось, целую вечность. Вернулся в сопровождении пожилого худого монаха в заношенном тёмно-бордовом одеянии. Мой проводник обменялся с ним ритуальными приветствиями. Отойдя к воротам, они быстро перекинулись несколькими фразами, и удивительный человек торопливо покинул обитель. Он ушёл из моей жизни, не оглянувшись, а я осталась стоять посреди обширного монастырского двора, оглушённая внезапной пустотой.
Свершилось: я совсем одна в чужом незнакомом мире! Такое ощущение нереальности происходящего и состояние безнадёжного спокойствия бывают в тягостных, слишком правдоподобных снах. Одиночество казалось мне застывшим, бесконечным.
На самом-то деле вряд ли тренированному жителю гор понадобилось много времени, чтобы, преодолев крутой склон, вернуться от ворот на пустырь, где я стояла не шевелясь. Монах молча заглянул мне в лицо. У него были тёмная, почти коричневая кожа, прорезанная глубокими морщинами, добавлявшими его облику суровости, и необычайно ясные карие глаза.
Так и не заговорив со мной, он дал знак следовать за ним. Может, он не понял моего проводника и посчитал, что я ни слова не понимаю по-тибетски. А может, в этой обители так принято – чтобы незнакомый гость молчаливо входил в мир монастыря. Я была проинструктирована, что в таких местах следует вести себя послушно и не проявлять никакой лишней инициативы. Так ты окажешь уважение хозяевам. Я засеменила вслед за монахом. Состояние между тем внезапно переменилось: мне стало спокойно и тепло. Доброжелательный старик будто взял меня под свою опеку, сдобренную ровным душевным теплом.
До конца дня пожилой монах водил меня за собой в полном молчании. В огромной пустой трапезной меня накормили. Правильно есть я умела, к еде давно привыкла, очень полюбила жирный чай с молоком и солью.
Мои тощие косички, с таким трудом отпущенные, были решительно отрезаны. Полбеды! Этим монах-цирюльник не ограничился, и я была наголо обрита. Холодно, неуютно, но как проведёшь ладонью по голове – даже забавно.
Монастырь населяли одни мужчины, женского помещения – хотя бы для паломниц – тут не было. Тем не менее меня не выселили за ворота, а разместили в одной из многочисленных проходных комнат жилого корпуса. Небольшая, холодная комнатёнка с высоко расположенным окном и одеялами, постеленными прямо на пол. В ней иной раз укладывались спать до пяти монахов, иной раз – только я. А одна из дверей вела из этой комнатки в отдельное помещение, где проживал мой новый опекун.