– Ты про ограбление? Ну, отец с утра говорил. Что, много вынесли? Смотрю, ты сегодня прям, как Золушка, в пальтишке, что, шубу стиснули? – насмешливо спросил Олег, удобно устраиваясь на рабочем месте и закуривая сигарету.
– И шубу тоже, – тем же тоном ответила Любовь Георгиевна. – И прекрати дымить, ты знаешь, я не выношу дыма.
– Ты меня не выносишь, – тем не менее, гася сигарету, ухмыльнулся братец. – Ну, так что требуется от меня? Помочь, что ли, надо?
– От тебя? – презрительно усмехнулась Любовь Георгиевна. – Помочь? Пора бы тебе научиться здраво смотреть на вещи. Повесь пальто и закрой дверь.
Кабинетик Олега Кружилина был маленький, там только и помещались что стол, пара стульев, шкаф с закрашенными белой краской стеклами, И деревянный стенд, плотно завешанный какими-то графиками, диаграммами, приказами.
– Любка, ты меня пугаешь! За нами следят? – запирая дверь, громким шепотом поинтересовался Олег.
– Прекрати паясничать и сядь, – строго велела ему Любовь Георгиевна, в черной водолазке и черной юбке она смотрелась так, словно в семье произошло не ограбление, а убийство. – Кому ты продал картину?
– Какую еще картину?
– Прекрати дурить, Олег. Я ехала через весь город не для того, чтобы слушать твои идиотские шутки. Кому ты ее продал?
– Одному человеку, достаточно состоятельному, чтобы ее купить. Чего ты вдруг вспомнила, дело-то старое? – пожал плечами Олег, но в его неспокойных глазах легко читалась тревога.
– Старое? Года не прошло. Кому ты ее продал? Я просто полная дура, что позволила тебе самому все сделать! – горестно воскликнула Люба, роняя голову на руки. – Ты понимаешь, дурак ты несчастный, что в числе похищенного была и та самая копия?
– Ну так, Люб, это же здорово! Картину украли, концы в воду. – Олег испытал столь явное облегчение, что сестра его лишь больше разнервничалась.
– Какие концы? Ты понимаешь, что если милиция ее найдет, а я уверена, что милиция обязательно найдет картины. Во-первых, они представляют собой большую художественную ценность, во-вторых, отец сегодня звонил на самый верх, и дело взяли на партийный контроль, в-третьих, вывезти их за границу не выйдет, сейчас всех будут трясти, все таможни настороже, а куда ты у нас денешь такие полотна? Значит, их найдут.
– Люб, я не понимаю, чем ты недовольна? Вернут вам украденное, и все будет чики-пуки. Если повезет, и шубу вернут, и брюлики твои тоже.
– Я рада, что все вернут, но, насколько я знаю нашу милицию, вести дело они будут добросовестно, и если вдруг всплывет, что вместо подлинника Левитана семье Пичугиных вернули копию, Уголовный розыск не остановится, пока не докопается до правды.
– Да как оно всплывет? В милиции что, эксперты работают?
– Олег, ты меня удивляешь! Тебе что, пять лет? Да если картины найдут, то скорее всего будет произведена экспертиза. Или, возможно, свекор сам будет принимать картины, и в том, и в другом случае подделка будет мгновенно обнаружена. Ты представляешь, какой скандал тогда разыграется?
– Да, с какой стати? Висела же она на стене целый год, никто ничего не заметил, – сердито огрызнулся Олег, видно было, что ему крайне не хочется впутываться в чужие проблемы.
– Именно потому, что она висела на своем месте, никто на нее внимания не обращал! Олег, последний раз спрашиваю, кому ты продал Левитана?
– Я не знаю. Одному мужику, – уклончиво ответил Олег, беспрестанно ерзая на стуле.
– Ты же врал мне, что продал какому-то чемпиону, что он ее на наградные купил! Какая же ты сволочь! – В минуты волнения Любовь Георгиевна могла резко и решительно от литературной речи перейти к весьма вульгарным и резким высказываниям, и ее брат был вечным источником этих приступов. – Олег, – беря в руки телефонную трубку, подчеркнуто спокойно проговорила Любовь Георгиевна, и лицо ее выражало отчаянную решимость, – или ты мне рассказываешь сейчас же, как все было на самом деле, или я звоню отцу, и тогда уж не взыщи.
– Ну, ладно-ладно, – мгновенно сдался Олег с унылой тоской обреченного на муки. Всю жизнь он был податлив, мягкотел и бесхарактерен.
Анна Васильевна Кружилина часто сетовала, что Любе, как старшей, досталось все по высшему разряду. И ум, и характер, и таланты, а Олежке ничего не осталось, надо было ему, как парню, первому родиться.
– Я правду сказал. Я здорово продулся. Я в этой компании первый раз был, приятель один привел, сказал, приличные люди. А потом выяснилось, что никакие они не приличные, а то ли шулеры какие-то, то ли черные маклеры, в общем, темные личности. Я им объяснил, что рассчитаюсь, но мне нужно время, пару месяцев, думал, оттяну с выплатой, а там что-нибудь придумается. А они как насели.
– Как их звали, ты хотя бы знаешь? Откуда они вообще взялись? Или приятель твой? – нервно вертя в руках перчатки, спрашивала Любовь Георгиевна.
– Он с ними в гостинице познакомился. Они вроде какие-то приезжие были, кажется, откуда-то с юга.
– Час от часу не легче, – хватаясь за голову, воскликнула Любовь Георгиевна. – Ты что, младенец, садиться играть на деньги с приезжим жульем? Это даже для тебя чересчур!
– Да выпил я в тот вечер, мы сперва в ресторане сидели, хорошая такая компания была. Потом все стали расходиться, а этот приятель предложил поиграть с приличными людьми, – как провинившийся школьник, канючил Олег.
– Предложил поиграть с приличными людьми? Да он же с ними заодно наверняка был, искал такого, как ты, безмозглого барана с деньгами!
– Люба, я не баран!
– Нет. Ты хуже, ты законченный кретин, олигофрен, тебя от общества надо изолировать… – Тут у нее от ярости перехватило дыхание, и она только посверкивала грозно глазами. – Дальше…
– А что дальше? Пришли в номер, постучали, сидят солидные люди, тихо, спокойно играют, по маленькой. Ну, я и сел, делать то все равно было нечего.
– Идиот, – в очередной раз прошипела Любовь Георгиевна.
– Прекрати, – взвизгнул Олег и потянулся за сигаретами. – Потом ставки увеличились. Я продулся. Они стали давить, затем появился такой противный тип, стал угрожать, я испугался, побежал к ним договариваться. Они сказали, что, так и быть, согласны взять что-то в залог или в счет долга. Хотели машину отобрать.
– Они соглашались взять машину, а ты, скотина, соврал мне, что им нужны только деньги? – Голос Любови Георгиевны прозвучал так тихо и спокойно, что лицо ее брата мгновенно окрасилось нездоровой белизной.
– Не мог я машину отдать! Что бы я отцу сказал, и вообще, как я без машины?
– Жалкий эгоистичный урод! Ты хоть понимаешь, на что я ради тебя пошла? Украла у собственного мужа! Картина стоит, как пять твоих машин, она одна-единственная в мире, а твои «Жигули» каждый день на заводе десятками штампуют! Да эта картина имеет ценность государственного масштаба, любой музей страны за нее удавится! Да тебя надо было в колыбели придушить! Ты же мне жизнь сломал! – Любовь Георгиевна вскочила с места, ей было явно душно в этом маленьком тесном кабинетике. – Нет. Что уж тут говорить, я сама во всем виновата! Нашла кому верить! Спасать бросилась! Да хоть бы тебя и убили, меньше было бы семье неприятностей, – плевалась короткими презрительными фразами Любовь Георгиевна. – Да и не в тебе дело. Я отца с матерью пожалела. Если бы он тогда не был в Польше с делегацией, ни в жизнь бы не ввязалась в это дело.