– Прыгай!
Я долго не решалась, думая: «Не хочу больше умирать». Потом заплакала. И, чтобы отогнать последующие мысли, прыгнула.
И Папа, и я повалились на землю, усыпанную плодами ироко. Я поднялась на ноги и прижалась к Папе, пытаясь спрятаться, пока он снимал рубашку. Я скорей в нее завернулась. Раздавленные фрукты под дождем пахли сильно и горько. Нам пришлось долго отмывать с кожи запах и лиловые пятна. Папина одежда была вконец испорчена. Я огляделась. Мальчик исчез.
Папа взял меня за руку, и мы пошли домой в потрясенном молчании. Я брела сквозь дождь, изо всех сил пытаясь держать глаза открытыми. Так устала. Казалось, мы идем целую вечность. «Я так далеко ушла? – подумала я. – Что… как?» Когда мы дошли до дома, я остановила Папу у двери.
– Что произошло? – спросила я наконец. – Как ты узнал, где меня искать?
– Давай просто тебя высушим, – сказал он мягко.
Когда мы открыли дверь, мама выбежала навстречу. Я повторяла, что все в порядке, но это было не так. Я снова впадала в забытье. Я пошла к себе в комнату.
– Пусть идет, – сказал Папа маме.
Я заползла в постель и на этот раз провалилась в здоровый глубокий сон.
– Вставай, – сказала мама своим шепчущим голосом.
Прошло несколько часов. Глаза мои слиплись, а все тело болело. Я медленно села, потирая лицо. Мама подтащила стул ближе к кровати.
– Я не знаю, что с тобой случилось, – сказала она, отводя взгляд. Даже тогда я не была уверена, что она говорит правду.
– Я тоже не знаю, мам.
Я вздохнула, растирая затекшие руки и ноги. Кожа все еще пахла плодами ироко.
Она взяла меня за руки.
– Я расскажу тебе один раз и больше не буду, – сомневаясь, она покачала головой, и сказала себе: – Ох, Ани, ей всего одиннадцать.
Затем вскинула голову, и на ее лице появилось знакомое мне выражение. Прислушивающееся. Она прищелкнула языком и кивнула.
– Мама, что…
– Солнце стояло высоко в небе, – сказала она своим тихим голосом. – Освещало все. Тогда они и пришли. Когда большинство женщин – те из нас, кто был старше пятнадцати, – беседовали в пустыне. Мне было около двадцати лет…
Воины нуру дождались времени уединения, когда женщины океке ушли в пустыню и жили там семь дней, воздавая почести богине Ани. «Океке» означает «сотворенные». У людей океке кожа цвета ночи, потому что их создали до наступления дня. Они были первыми. Позднее, когда много всего случилось, пришли нуру. Они спустились со звезд, и поэтому кожа у них цвета солнца. Эти имена, должно быть, появились в мирное время, ведь всем известно, что океке рождены быть рабами нуру. Давным-давно, в эпоху Старой Африки, они совершили нечто ужасное, и Ани их так наказала. Это написано в Великой книге.
Хотя Наджиба с мужем жили в маленькой деревушке океке, где рабов не было, она знала свое место. Любой человек из этой деревни, живи он в Семиречье, всего в пятнадцати милях к востоку, где жизнь была богаче, провел бы свой век в услужении нуру.
Большинство довольствовалось старой мудростью: «Глупа та змея, что мечтает стать ящерицей». Но однажды, тридцать лет назад, группа мужчин и женщин океке в городе Зин отвергла ее. Им надоело. Они восстали, они стали требовать и отказались подчиняться. Их гнев дошел до соседних городов и деревень Семиречья. Эти океке дорого заплатили за свои притязания. Вообще-то все океке, как всегда бывает при геноциде. С тех пор это то и дело повторялось. Тех бунтовщиков, которых не вырезали, оттесняли на восток.
Наджиба уткнулась головой в песок, закрыв глаза и обратив все внимание внутрь себя. Она улыбалась, беседуя с Ани. В десять лет она вместе с отцом и братьями начала торговать солью на соляных дорогах. И с тех пор полюбила открытую пустыню. Она всегда любила путешествовать. Она улыбнулась шире и сильнее уткнулась головой в песок, не обращая внимания на голоса молящихся вокруг женщин. Наджиба рассказывала Ани, что они с мужем сидели на днях под открытым ночным небом и видели, как с неба упали пять звезд. Говорят, сколько падающих звезд увидят муж с женой, столько детей у них будет. Она засмеялась про себя. Она понятия не имела, что смеется в последний раз за долгое-долгое время.
– Мы небогаты, но отец гордился бы мной, – говорила Наджиба своим глубоким голосом. – В наш дом вечно наметает песку. Компьютер мы купили старый. Наш водоуловитель собирает вдвое меньше воды из облаков, чем должен. Снова началась резня, и недалеко от нас. У нас пока нет детей. Но мы счастливы. И я благодарю тебя…
Урчание мотороллеров. Она подняла голову. Целая процессия, и у каждого из-за сиденья торчит оранжевый флаг. Не меньше сорока. А до деревни много миль. Наджиба и остальные ушли четыре дня назад, пили воду и ели только хлеб. Значит, они не просто одни – они слабы. Она сразу поняла, что это за люди. «Как узнали, где нас искать?» – удивилась она. Пустыня уже несколько дней как стерла все следы. Ненависть в конце концов пришла и к ней в дом. У них была тихая деревня, крошечные, но добротные дома, маленький, но изобильный рынок, и событий крупнее свадьбы там не случалось. Это было милое, безобидное местечко, скрытое ленивыми пальмами. До сих пор.
Пока мотороллеры окружали женщин, Наджиба оглянулась туда, где была деревня. И застонала, слово от удара в живот. Черный дым поднимался в небо. Богиня Ани не удосужилась сказать женщинам, что пришла их смерть. Что пока они утыкали лбы в песок, их детей, мужей, родных убивали, а дома жгли.
На каждом мотороллере сидел мужчина, на нескольких вместе с мужчиной была женщина. Их солнечные лица закрывали оранжевые покрывала. Дорогую военную форму – песочного цвета штаны и рубахи, кожаные ботинки, – наверное, обработали погодным гелем, чтобы не нагревалась на солнце. Наджиба, раскрыв рот, смотрела на дым и вспоминала, что муж всегда мечтал о погодном геле для работы на пальмовой плантации. Он не мог его себе позволить. «И никогда не сможет», – подумала она.
Женщины океке с криками разбегались в разные стороны. Наджиба кричала так громко, что из легких ушел весь воздух, а глубоко в горле что-то оборвалось. Позже она поняла, что это был голос, покидавший ее навсегда. Она побежала прочь от деревни. Но нуру обогнули их по широкой дуге, загоняя обратно, как диких верблюдов. Женщины океке дрожали от страха, их длинные фиолетово-голубые одежды трепетали на ветру. Мужчины нуру слезли с мотороллеров, женщины нуру держались сзади. Они сжимали кольцо. И тогда началось насилие.
Всех женщин океке – юных, зрелых, старых – изнасиловали. Много раз. Мужчины не уставали, словно были заколдованы. Излившись в одну женщину, они были сразу готовы излиться в другую, и еще, и еще. В процессе они пели. Женщины нуру смеялись, тыкали пальцами и тоже пели. Они пели на общем языке сайпо, чтобы океке понимали.
Кровь океке течет как вода,
Заберем их добро, опозорим их предков.
Сокрушим их тяжкой рукой,
Сгоним их с тощей земли.
С нами сила Ани,
А вас мы сотрем в пыль,
Грязные рабы, Ани вас наконец убила!
Наджибе пришлось хуже всех. Других женщин били, насиловали, а потом насильники отходили, давая им передышку. Однако мужчина, который взял Наджибу, оставался с ней. С ним не было женщины нуру, никто не смотрел и не смеялся. Он был высокий и сильный, как бык. Зверь. Покрывало прятало его лицо, но не его ярость.