На самом деле просто сболтнула. Меня больше интересовал маленький хлебец, который он мне купил.
– Ньери. Чернокожая, – он обхватил обеими руками свое бедро. – И с очень сильными ногами. Она была наездницей на верблюдах.
Я прожевала и проглотила хлеб.
– Правда?!
– Говорили, что она держится на верблюде за счет силы ног, но я-то знал. У нее был еще и дар.
– Дар чего? – спросила я, подавшись вперед. – Она ходила сквозь стены? Летала? Ела стекло? Превращалась в жука?
– Ты много читаешь, – засмеялся кузнец.
– Дважды прочла Великую книгу! – похвасталась я.
– Впечатляет, – сказал он. – Ну а моя Ньери понимала верблюжий язык. Верблюжий доктор – мужская работа, так она стала наездницей. И она не просто на них скакала. Она выигрывала скачки. Мы познакомились подростками. Поженились в двадцать лет.
– Какой у нее был голос?
– Страшный и прекрасный.
Я не поняла и наморщила лоб.
– Она была очень громкой, – пояснил он, откусывая от моего хлеба. – Много смеялась, когда радовалась, и много кричала, когда злилась. Понимаешь?
Я кивнула.
– Какое-то время мы были счастливы, – сказал он и умолк.
Я ждала, когда он продолжит. Я знала, что будет плохое. Но он просто смотрел на кусок хлеба, и я сказала:
– Ну? Что было дальше? Она тебя обидела?
Он усмехнулся, а я обрадовалась, хотя спрашивала всерьез.
– Нет, нет, – сказал он. – В день самой быстрой в ее жизни гонки случилось ужасное. Это надо было видеть, Оньесонву. Был финал скачек в честь Праздника Дождя. Она и раньше выигрывала эти скачки, но в тот день собиралась побить рекорд скорости на дистанции в полмили.
Он помолчал.
– Я стоял у финиша. Все там были. Земля была сырая после вчерашнего ливня. Надо было перенести гонку. Вот показался ее верблюд, он бежал своим прихрамывающим аллюром. Так быстро еще ни один верблюд не бегал, – он закрыл глаза. – Он оступился и… упал, – его голос сорвался. – В конечном счете, сильные ноги Ньери ее погубили. Они удержали ее верхом, и упавший верблюд раздавил ее своим весом.
Я ахнула, зажав рот руками.
– Если бы она упала с него, то выжила бы. Мы были женаты всего три месяца, – он вздохнул. – Ее верблюд отказался ее покинуть. Он всюду следовал за ее телом. Ее кремировали, а верблюд через несколько дней умер от горя. И еще несколько недель все верблюды в округе плевались и стонали.
Он надел рукавицы и вернулся к наковальне. Разговор был окончен.
Шли месяцы. Я приходила к нему раз в несколько дней. Я знала, что сильно рискую, скрывая это от мамы. Но была уверена, что дело того стоит. Однажды он спросил меня, как у меня дела.
– Ничего, – ответила я. – Вчера о вас говорила одна дама. Она сказала, что вы лучший кузнец на свете и какой-то Осугбо вам хорошо платит. Это хозяин Дома Осугбо? Мне всегда хотелось туда зайти.
– Осугбо – не человек, – ответил он, изучая кусок кованого железа. – Это группа джвахирских старейшин, которые поддерживают порядок. Главы нашего правительства.
– А… – что означает правительство я не знала и не хотела знать.
– Как поживает твоя мама?
– Хорошо.
– Я хочу с ней познакомиться.
Я нахмурилась и задержала дыхание. Если она о нем узнает, то отлупит меня так, как никогда еще не лупила, и я потеряю единственного друга. Зачем ему с ней знакомиться? Я вдруг почувствовала, что ревную маму. Но как я могу ему помешать? Я закусила губу и неохотно выговорила:
– Ладно.
К моему ужасу, он пришел к нам в палатку тем же вечером. Выглядел, однако, сногсшибательно – широкие белые штаны, белый кафтан. На голове белое покрывало. Одеться во все белое означало предстать пред кем-то с глубоким смирением. Обычно так делали женщины. Для мужчины это очень необычно. Он знал, как подступиться к маме. Сначала она его боялась и сердилась. Услышав о нашей с ним дружбе, она так отшлепала меня, что я убежала и проплакала несколько часов. И все же через месяц Папа и мама поженились. На следующий день после свадьбы она и я переехали в его дом. С тех пор все должно было идти прекрасно. И пять лет все было хорошо. Потом началось странное.
Глава третья
Прерванный разговор
Из-за Папы мы с мамой осели в Джвахире. Но даже если бы он не умер, я бы все равно оказалась здесь. Остаться в Джвахире мне было не суждено. Во-первых, я слишком непостоянна, во-вторых, меня толкало кое-что еще. С момента зачатия я была проблемой. Черным пятном. Проклятием. Я поняла это в одиннадцать лет, когда со мной случилась странная вещь. После нее маме наконец пришлось рассказать мне неприглядную историю моего зачатия.
Был вечер, и приближалась буря. Я стояла в проеме задней двери, глядя, как надвигается стихия, и тут, прямо у меня на глазах, в мамином саду, большой орел напал на воробья. Рухнул на него с неба и улетел с ним в когтях. С воробьиного трупика упали три окровавленных коричневых пера. Они приземлились в мамины помидорные грядки. Когда я подобрала одно из перьев, прогремел гром. Я растерла кровь между пальцами. Не знаю, зачем я это сделала.
Кровь была липкой. И сильно пахла медью, будто я ею облилась. Я зачем-то наклонила голову, прислушиваясь, принюхиваясь. «Здесь что-то происходит», – подумала я. Небо потемнело. Поднялся ветер. И принес… другой запах. Странный запах, который я с тех пор стала узнавать, но никогда не смогу описать. Я вдыхала его, и что-то стало происходить в моей голове. Я думала убежать в дом, но не хотелось нести туда это, что бы это ни было. А потом я уже не могла шевельнуться, даже если бы захотела. Послышался гул, потом возникла боль. Я закрыла глаза. Внутри моей головы возникли двери – стальные, деревянные, каменные. Было больно оттого, что эти двери с треском открывались. Из них дул горячий ветер. Мое тело чувствовало себя странно, словно при каждом движении я могла что-то сломать. Я упала на колени, меня рвало, свело каждую мышцу. Затем я перестала существовать… и я не помню ничего – даже темноты.
Было ужасно…
Следующее, что я помню: я вишу высоко в ветвях гигантского дерева ироко, которое растет в центре города. Голая. Идет дождь. Я испытываю унижение и стыд, которые сопровождали меня все детство. (Разве удивительно, что и гнев тоже всегда им сопутствовал?) Я задерживаю дыхание, стараясь не плакать от шока и страха. Ветка, за которую я цеплялась, была скользкой. И я не могла отделаться от ощущения, что я только что внезапно умерла, а потом вернулась к жизни. Но тогда это было не так важно. Как же я буду слезать?
– Придется прыгать! – крикнул кто-то.
Внизу стояли отец и какой-то мальчик, державший корзину над головой. Я плотнее обхватила ветку, стиснув зубы от злости и стыда. Папа протянул мне руки.