Циклоп и нимфа - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Степанова cтр.№ 31

– На берегу Волги. Как у поэта – я памятник воздвиг… к нему не зарастет народная тропа… вознесся выше он главою непокорной…

– С посохом был там Иван Грозный? – еще тише спросила Катя.

– С державой. Сам лично проект памятника я утверждал. Такого говна они сначала наделали, налепили. Гранты все у меня рвали… скульпторы… Но этот был особенный макет, классный. Понравился мне.

– И где он сейчас?

Бывший ахтырский губернатор поник «непокорной главой».

– Думают, я сумасшедший. Сдвиг у меня по фазе.

– Вы просто перенервничали, – Катя улыбнулась ему сочувственно. – Может, вспомните, Псалтырников еще что-то вам говорил в тот вечер?

– Что скажешь после слов: «Жить не хочется»? – философски изрек Тутуев. – Хотите, я вам фотографии памятника покажу? Они у меня в смартфоне, – он извлек из кармана теплой шерстяной кофты мобильный, сунул Кате.

На снимке оказалась статуя греческого бога Вакха с тирсом и виноградной гроздью.

– Замечательный памятник, – похвалила Катя.

Тутуев убрал мобильный.

– Разговор наш Филин Ярославич слышал. Он за спиной Саввы стоял с рюмкой, – объявил он. – В случае чего показания даст в суде о том, что я не вру.

– Где сейчас Лишаев? – спросил Мамонтов Дроздова. – Нам бы и с ним потолковать.

– В гостиной, – ответил юродивый. – Барыня Меланья Андреевна с него заживо кожу сдерет. А он и счастлив этим. Члены ей свои под когти подставляет. Зубами скрипит, но терпит. Чего не стерпишь, когда…

Он вдруг поднялся с кресла. И вышел вон.

– Довольны? – спросил Дроздов Катю.

– Он всегда такой?

– Сейчас, после смерти Саввы, лучше, чем был. Сгруппировался.

– Он высказал противоположную вам точку зрения на происшедшее, Иван Аркадьевич. Самоубийство. Так же и Лариса Суслова считает. И винит во всем Макара, а он…

– Он – тот, кто получает максимальную выгоду от гибели отца, – жестко заявил Клавдий Мамонтов.

Иван Аркадьевич Дроздов глянул на него, на Катю.

– Никакой он выгоды не получает.

– Как никакой? Такое наследство! – Мамонтов снова не сдержался.

– Нечего наследовать. Он и так всем уже давно владеет. Все состояние Савва на него перевел. Все активы, всю недвижимость. Через банки, через фонды, через того же Лишаева. Остались скромные суммы в сравнении с общим капиталом. И по мелочи – на старость здесь у озера – этот дом да расходы на его содержание, на жизнь. Так что не переживайте сильно в душе, коллега, что это он мог отца за деньги убить, – Дроздов-Циклоп смотрел на Катю. – Как раз этот мотив полностью отпадает.

– Это твой муж его довел. Это Макар виноват!

В гостиной, куда направились Катя и Мамонтов, кипели нешуточные страсти. На диване в ленивой расслабленной позе возлежала, опираясь локтем о подушку, Меланья, уже успевшая переодеться из спортивного костюма в длинный свитер с открытыми плечами, тоже желтый, и модные потертые джинсы. Изящные босые ступни ее демонстрировали идеальный педикюр (яркие цветные мюли от Дольче Габбана валялись на полу) и притягивали как магнит взор Ярослава Лишаева, который расхаживал по гостиной, яростно жестикулируя и полыхая багровым румянцем обрюзгших щек.

– Филин, я устала от твоего базара, – Меланья увидела остановившихся в дверях Катю и Мамонтова. – О, фонд, наш благодетель и строгий судья. Заходите, заходите, стильные молодые люди. У нас тут маленький домашний раскарданс. Вот он, – она указала в сторону Лишаева, – обвиняет моего мужа в том, что он скверно вел себя с отцом. Я думаю, вы уже наслушались здесь этих сплетен.

– Да, мы слышали, – коротко ответил Клавдий Мамонтов.

– Обличителей много. Вот, например, Филин… Ярославик, моя прелесть, – Меланья улыбнулась Лишаеву. – Любит учить, как нам жить и что делать. И не только меня, но и всю страну учить хочет. Знаете, Филин ведь слетел к нам с далеких уральских гор читать нотации о том, что нам хорошо, а что вред. Что надо немедленно запретить. Вымарать, придать остракизму. Потому что это непатриотично. Да, Филин? И в институте так было – мы однокурсники с ним по МГИМО. Кстати, с нами учился один известный оппозиционер, имя которого под запретом, – Меланья усмехнулась. – А Филин по простоте душевной не так давно брякнул, что он много чего знает про этого супостата. Ну, всяких бяк. Но не сказал, что именно. А потому что испугался – ведь мы, однокурсники, тоже в этом случае вспомним кое-что интересное из твоей бурной пролетарской биографии, когда тебя буквально из жалости взяли из плебейского уральского вуза и пристроили в «международные отношения» – мол, пусть рабочий паренек разбавит московскую ядовитую тусовку и будет потом предан и лоялен по гроб жизни. Уж таким холопом станет верноподданным, что…

– Меланья! Я не холоп и холопом никогда не был! – загремел багровый Филин Ярославич.

– Ой, ой, не кричи, радость моя. Но ты же так ценишь все это – власть, связи, покровительство свыше, весь этот имперский шик, весь этот чертов уклад. Пусть не холопски, но как истинный плебей. Пролетарий уральский, потомок молотобойцев, – Меланья смотрела на него почти нежно. – И как бы ты ни старался, какие бы крутые тачки себе ни покупал, какие бы костюмы в Лондоне на заказ ни шил, ты все такой же рабочий, уральский кондовый рабочий. Не быть тебе барином, Филин. И часики дорогие не поправят общего впечатления этакого дремучего провинциала с воспаленным самомнением. Кстати, про часики… ты как-то с высокой трибуны хвастался – сколько их у тебя – на сто миллионов или больше? И все в сейфе? Ой, какая жалость, а? Такое богатство, а носишь только одни. Но ведь две руки у тебя, Филин. Можно надеть на каждую руку по двое-трое часов! И, знаешь, папуасы, – Меланья привстала с дивана, – те, которых мы в Меланезии видели, когда на яхте плавали с Саввой Стальевичем, они оказались ушлые и предприимчивые – они такие дырки в ушах проделывают большие и вешают в мочки все свои сокровища. Так и ты – проделай дырки в ушах и повесь там еще парочку своих швейцарских драгоценных «турбийонов». Чтобы мы видели, какой богатый шикарный уральский пацан с нами в Москве базар фильтрует, да?

Меланья жестоко издевалась над Лишаевым. А тот не посылал ее, не убегал, не хлопал дверью. Даже не огрызался на нее. Терпел, лишь все сильнее багровел лицом, словно свекла. Катя отметила это про себя.

– Ты все обо мне, – выдавил он хрипло. – А про мужа ни словечка, выгораживаешь его всегда. А то, что он во всем виноват, что мы оказались в такой ситуации – здесь, чуть ли не под арестом, без паспортов… В качестве чуть ли не подозреваемых! Чуть ли не отравителей! А не было никакого отравления – это твой дражайший довел своего отца до самоубийства! Я что, не помню тот вечер злосчастный? Ты все надо мной насмехаешься, а ты с Макара своего сначала спроси. Как он с отцом повел себя? Савва его без памяти любил – мне ли не знать. А твой муж… Он законченный эгоист. Он алкоголик!