Шенна - читать онлайн книгу. Автор: Пядар О'Лери cтр.№ 59

Шенна позвал сиделку – и не узнал собственного голоса, уж таким тот был слабым. Она тотчас же подбежала к нему.

– Слава Богу, Шенна, – сказала она. – Наконец-то к тебе вернулись сознание и рассудок. Ты это пережил. Теперь ты вне опасности, с Божьей помощью.

– Что я пережил? – спросил он.

– Ну как же, – ответила она. – Самую страшную мозговую лихорадку, хуже я и не видывала. Но теперь она прошла, слава Богу за это. Не говори больше, ты пока еще слишком слаб, чтобы что-то говорить. Скоро ты, даст Бог, наберешься достаточно сил. Вот тебе питье. Выпей. Оно пойдет тебе на пользу. Вот!

– Давно ли я здесь, Майре? – спросил Шенна.

– Три недели с тех пор, как я пришла, – отвечала женщина. – И кажется, до того лежал больным еще три дня, прежде чем меня позвали.

Шенна лег и закрыл глаза, но не чтобы заснуть. «Три недели! – подумал он. – Да что со мной случилось-то?»

– Майре! – позвал он женщину.

– Иду, Шенна, – ответила та.

– Как ты думаешь, что за болезнь со мной приключилась? – спросил он.

– Слышала я, как говорили, – ответила женщина, – что, верно, ты спал на улице и какая-то хворь прицепилась к твоей голове. С головой у тебя было очень худо, так или иначе, – худо было целую неделю. Порою четверо едва могли удержать тебя в постели. Но, что бы ни мучило твою голову, теперь это прошло. Скоро ты будешь не хуже прежнего. Поспи немного, теленочек. Не разговаривай покуда больше. Тебе пока что любые разговоры не к добру. А вот сон только на пользу. Ложись, сынок, и вот увидишь: уснешь хорошим, тихим, спокойным сном.

И она поправила подушку под его головой.

– Вот так, – сказала она. – Не разговаривай больше пока.

Шенна закрыл глаза и сделал вид, будто провалился в сон. Однако на самом деле взялся размышлять, и для размышлений была причина. Три недели прошло, если только сиделка говорит правду. Но сам он готов был поклясться, что всего лишь три часа назад был в холмах на лужайке и беседовал с босой женщиной. Как на это ни посмотри, он не мог провести там больше времени. Но тогда отчего же он так ослабел? Отчего так исхудал? Слаб и худ, к тому же изможден, как человек за три месяца болезни! Как могла произойти с его телом такая перемена всего за три часа? И если ему выпало столько боли, болезни и помрачения ума, как сказала сиделка, не странно ли, что он совсем ничего об этом не помнит? Как тяжело и глубоко человек ни спит, стоит ему пробудиться, он все-таки заметит, долго ли, коротко ли проспал он, даже если не вспомнит ничего, что выпало ему пережить за это время. С Шенною все было не так. Не только то, что случилось, стерлось из его памяти начисто, но и само время целиком испарилось и улетучилось от него. Он был убежден, что минуло три часа или около того, с тех пор, как он был в холмах и говорил с босой женщиной. И также не сомневался, что дольше все продлиться не могло. Откуда же взялись три недели? Вот он, вопрос.

Время полностью стерлось из его памяти и из ума. И хоть Шенна был уверен, что не более трех часов назад беседовал на лужайке с босой женщиной, он совершенно не помнил, что случилось с ним начиная с того мига, как он с нею расстался, и до той минуты, как разум вернулся к нему в постели. Весь этот срок и все, что с Шенной тогда случилось, и та доля его чувств и памяти, что принадлежали тому времени, исчезли из ума бесповоротно – будто их отсекли ножом. Не удавалось ему припомнить ни мгновения того прекрасного дня, который провел в холмах, ни великолепного вида, открывавшегося на все родные места, ни блужданий по холмам, ни того, как он собирал клюкву, ни чудесного угощения, какое дала ему Нянс, ни того, как вернулся домой, ни как разум его напрягался в ожидании Черного Человека, ни того, как Черный Человек явился, ни споров, что развернулись между ними, ни того, как они расстались.

Шенна помнил, однако, что тринадцать лет прошли. «Сегодня он должен явиться, – говорил себе Шенна. – Некстати это, уж очень я болен…» «Да что же я такое говорю? – спрашивал он опять. – Эта женщина утверждает, что три недели минуло с тех пор, как меня свалила болезнь! А я не был болен вчера. Завтра – то есть вчера – он должен был прийти. Вот же диво-то. Как же между «вчера» и «сегодня» уместились три недели! И если минули три недели, то и назначенный день миновал, а этот негодяй так и не явился! Наверное, он вовсе не явится! Какие, однако, странные три недели! Куда же они поместились! Не прошло и трех часов, как я говорил с ней, слушал ее и смотрел на нее. О, она же ангел! Она самый настоящий светлый ангел!

Еще долго он вспоминал ее – ее прекрасный облик, свет в ее глазах, чело и уста. Он помнил, как свет изливался из ее глаз в глаза ему, заполняя всю голову и оттуда проникая в сердце. Помнил, что говорил, когда переполнило его счастье в тот миг, когда он восхвалял Всевечного Отца, который создал ее, и Сына, который искупил ее грехи, и Духа Святого, который ее благословил. Помнил, как и она что-то говорила, но теперь не мог отыскать в мыслях, что же она сказала. Помнил, что слышал ее голос, и звуки ее речи, но не мог сообразить, что из этой речи понял. У него не осталось ни крупицы воспоминаний о смысле той речи. Сколько бы Шенна ни размышлял, разум его не сумел вместить, что между ним нынешним и тем, что расстался с ней в холмах, миновало времени больше, чем всего лишь неполная ночь – часа три или около того. Шенна думал, что сон, сморивший его, когда он расставался с ней, и был тем самым сном, от которого он только что пробудился.

Поглядеть на него зашел Диармад Седой.

– Сколько прошло с тех пор, как я заболел, Диармад? – спросил Шенна. – Что-то я не помню точно.

– А вот я – другое дело, – сказал Диармад. – Я-то помню довольно точно – и немудрено. Я и полное право имею все точно помнить. Скоро будет три недели, и вряд ли это время пролетело для меня незамеченным. Едва Микиль прослышал, что ты слег, сорвался он с места, и мне пришлось самому вести лавку, а я для этого гожусь совсем уже плохо. Не бывало ни вечера с тех пор, как ты заболел, чтобы он сюда не являлся. С восходом солнца он снова заявлялся в лавку, но пользы от него все равно было мало. Он то и дело засыпал прямо за прилавком, когда приходили покупатели. Микиль торчал здесь безвылазно и помогал сиделке, покуда не появлялась Майре Махонькая. Майре сидела тут каждую ночь. Она и сегодня под утро здесь была, еще прежде, чем Микиль ушел. Но в твоем сознании еще не было ни проблеска. Ты никого не узнавал. Сам я никогда не видывал больного, который бы уж так начисто лишился сознания. Когда я был болен, я тоже бредил, но так основательно без рассудка не оставался. Не пропадали у меня ни разум, ни память – хоть в какой-то мере: я узнавал людей, и понимал, что они говорят, и сам разговаривал с ними, хотя смысла в этих речах бывало не много. Но из твоего рта не вылетело ни слова – с того дня, как ты заболел, и до сегодняшнего утра, когда заговорил с Майре, дочерью Арта. И мало того, можно было подумать, что чувств ты тоже лишился. Ты ничего не замечал. Никто уж и не думал, что ты оправишься. Священник бывал здесь очень часто и не мог добиться от тебя ни слова. Скажу тебе – заглянет он совсем скоро и, обещаю, очень удивится и обрадуется. Да все удивятся и обрадуются, потому как ни у кого уже не осталось надежды на твое выздоровление. Но честное слово, ты все-таки оправился, слава Богу! Всякий, кто смотрит на тебя сейчас, никогда и не подумает, что ты тот же, что вчера. Никто не мог понять, что с тобою случилось. Сиделка говорила, будто это мозговая лихорадка, но не думаю, что ей хоть кто-нибудь поверил. Священник приводил сюда двоих или троих лекарей, посмотреть, нельзя ли как-то тебе помочь. Ни один ничего и не делал, просто смотрели на тебя и уходили. Вряд ли видал ты людей в такой растерянности, в какой все мы тут были.