Механика хаоса - читать онлайн книгу. Автор: Даниэль Рондо cтр.№ 56

Формально Брюно был в отпуске, а потому решил наведаться в военный архив в Венсене: пока он работал, у него никогда не хватало на это времени. Отчасти в том, что он так интересовался теми событиями, была заслуга его отца, который любил повторять, что сетифская резня стала началом конца. Брюно хотелось разобраться, что же все-таки произошло в Сетифе. В каком-то смысле в этот день он вернулся к отправной точке, к интересу, который всегда вызывала в нем история, к вопросам, возникавшим у него, пока он рос. Однажды, давно, после долгого и мутного разговора с отцом, полного недомолвок, он обратился к Гримо, своему преподавателю истории в Сорбонне. «Жалко, что больше мы с ним так и не поговорили».

* * *

Военный архив, Венсенский замок, Франция

Он нашел место для парковки на стоянке вдоль рва и удивился, каким огромным оказалось здание архива. Он предъявил свое полицейское удостоверение охранявшему вход коллеге, с которым раньше встречался по работе. «Это самый большой укрепленный королевский замок во Франции», – с гордостью сообщил ему тот. Брюно признался, что история замка прошла мимо его внимания, хотя он, конечно, слышал о дубе Людовика Святого. «Я ведь даже читал книгу Ле Гоффа, в которой тот писал, что Людовик Святой считал главным долгом суверена защиту справедливости». Впрочем, все эти рассуждения оставались для него абстракцией. «Не слишком похвально для бывшего учителя истории». Он не стал бродить по оснащенным новейшими системами охраны коридорам, а сразу направился в читальный зал.

Материалы, касающиеся сетифских событий, были собраны в несколько папок, которые служащий привез ему на тележке. Первый день Брюно посвятил ознакомлению с документами: он не столько читал их, сколько просматривал по диагонали, но не пропуская ни страницы. Здесь хранились отчеты о телефонных переговорах (с указанием точного времени) по поводу происходящего; доклады генералов о восстании, вспыхнувшем в департаменте Константина; рапорты офицеров и жандармских унтер-офицеров с пометкой «СЕКРЕТНО» о фактах мятежа; множество аналитических записок о настроениях среди гражданского населения; сводки разведывательного отдела XIX корпуса; разведданные, полученные от агентов связи.

Чтение отпечатанных на машинке документов (часть из которых была представлена в виде копий – синие буквы на тонких прозрачных листках) настолько его захватило, что он не замечал, как бегут часы. В этих расползающихся грудах плохо скрепленных бумаг ему открывалось прошлое его отца, матери, других родственников. Тем не менее его не покидало ощущение, что он ступает на неизведанную территорию. Картины тысяч конных кочевников, вооруженных только ружьями и саблями, которых безжалостно расстреливают с самолетов испуганные европейцы в белой форме, исчезли. Он силился вообразить себе, как протекала жизнь его родителей, тогда совсем молодых, бок о бок с «туземцами» – арабами и кабилами, но это плохо ему удавалось. Напрасно он рылся в памяти – она сохранила лишь обрывки рассказов, в основном связанных с просьбой прокомментировать ту или иную фотографию, чудом спасенную при паническом бегстве и не затерявшуюся среди других вещей в разгромленной спальне. До Брюно постепенно доходило, почему отец всю жизнь стремился поставить крест на этой истории, забыть о боли и позоре.

На самом деле Брюно его толком и не расспрашивал. Он не смел нарушить отцовский обет молчания. Но, возможно, не только по этой причине. Считая свою жизнь продолжением их жизни, он не хотел ее сверх меры усложнять. Возможно также, что заняться собственным расследованием ему мешала непостижимая странность положения, в котором они оказались. Его соотечественники жили на той земле больше века, и многие из них – например, его родители – оставались такими же бедными, как в день своего приезда. Ему вспомнились слова отца: «Нас всех перемололо, и тех и других. Они думали, что победили. Но они просто выиграли войну. А этого для победы мало».

Довольно скоро Брюно наткнулся на отчет о телефонном звонке из жандармерии Сетифа: «8 мая 1945 года, два часа дня; № 550/2. В Периговилле убиты управляющий, его заместитель, два колониста – Перрен и Родригес, а также двое французских стрелков, присланных в подкрепление. Секретарь мэрии Сетифа, мадам Пармантье, убита во время поездки в автомобиле…» Про убийство Перрена, упомянутого в документе, Брюно слышал много раз, хотя и в крайне обтекаемых выражениях. Перрен приходился его отцу дядей.

В другом документе, представлявшем собой список «зачинщиков беспорядков, вспыхнувших в Мазуне, объединенной с коммуной Рено» (рапорт за подписью капитана Бука), ему попалось на глаза имя Бухадиба Бельмехель, он же Билим ульд-Гуна. Бухадиба… Кто-то недавно произносил при нем это имя. Но кто? Когда он возвращал служителю папки, его осенило. Он спрашивал Гарри, есть ли у него в городке настоящие друзья, и парнишка ответил: «Один старый шибани, месье Бухадиба…»

На следующий день, явившись в архив к открытию, и даже немного раньше (они с младшим лейтенантом – молодым аспирантом, дежурившим в читальне, успели выпить по чашке кофе), он снова засел за те же папки, но теперь читал бумаги гораздо внимательнее. С собой он прихватил тетрадь, чтобы кое-что записать. Во всех отчетах излагалось примерно одно и то же. Сожженные дома, зверски убитые колонисты, перерезанные телефонные провода, захваченные фермы… Применение авиации в качестве «мер устрашения»: «Бомбардировки и расстрел с самолетов показали высокую эффективность». Отряды конных «кочевников», вооруженных ружьями, саблями и палками, нападали на фермеров, которые пытались обороняться. Снова убитые, изнасилованные женщины и девушки, изувеченные трупы…

Составители отчетов отмечали, что некоторые европейцы, столкнувшись с подобной «ненавистью», заявили о своей готовности бросить все и бежать. Ниже они же писали, что «многие колонисты боятся выходить на свои поля и требуют безжалостной расправы с бунтовщиками». Он никогда не слышал, чтобы отец высказывался в этом духе. Никогда. Брюно пытался, основываясь на крохах информации, полученной от отца, коротко, в нескольких словах, выразить его отношение к происходившему. Он записал в тетради: «Страх, непонимание, ступор».

О причинах восстания в отчетах ничего не говорилось, правда, авторы некоторых из них, акцентируя внимание на «беспросветной нищете в сельских районах и недоедании среди населения высокогорных районов и областей юга», подчеркивали необходимость «глубоких реформ» и «улучшения положения местных тружеников». «Многие ветераны двух последних войн попросту забыты, в то время как инвалиду практически невозможно найти работу». Далее приводился пример бывшего солдата, в результате ранения лишившегося обеих ног, который до сих пор не получил даже медаль, хотя ему полагался орден.

Ступор… Брюно понял, что и сам впадает в ступор, когда обнаружил в тех событиях новый для себя и совершенно неожиданный аспект. «Восстание, – утверждал некий генерал Дюваль, – немедленно приобрело характер священной войны, джихада». Ненависть к «руми», то есть к христианам; националистическая пропаганда, маскирующаяся под запрет мусульманам употреблять спиртное; создание тайных комитетов и трибуналов, составляющих «черные списки» мусульман, поддерживающих французов; письма с угрозами, подписанные «исламскими мстителями»; убийства про-французски настроенных мусульман… «Нетерпимость к руми, – заключал другой аналитик, – не щадит ни стариков, ни женщин, ни детей. Кто своими глазами видел сцены расправ и изувеченные тела, никогда не забудет пережитого ужаса».