Его слова, как сгустки лавы, разливались по полупустой комнате и улетали прочь, к дальним целям. Тело его оставалось неподвижным, словно кокаин действовал на него избирательно, затрагивая лишь голову и заставляя выпученные глаза метать громы и молнии. Его жирная туша была идеально, без единой складки, упакована в мохер и шелк – примерно раз в два месяца к нему приезжал портной из фирмы Berluti для примерки и подгонки новых костюмов. Белая сорочка со стоячим воротником и вышитыми черными нитками обшлагами, распахнутая на груди, открывала зуб каймана; рукава он засучил так, что стали видны часы (две пары на одной руке) и браслеты. Наряд дополняли черный жилет, черные брюки, белые носки и лакированные мокасины с помпонами, объеденными собаками. На полу рядом с кроватью валялись два пустых стаканчика из-под йогурта.
М’Билял сделал Гарри знак приблизиться и погладил его промежность. Гарри выдержал взгляд его налитых кровью глаз и с усилием улыбнулся. Как долго еще ему удастся продолжать этот маскарад?
Как и всякий раз, когда он встречался лицом к лицу с М’Билялом, то есть ежедневно, его не покидало ощущение, что перед ним – существо высшего порядка, настолько его лицо излучало энергию и хитрость. Ум и злобу. Он вдохнул поглубже и сказал:
– Добрый день, Хозяин.
– Здравствуй, сынок. Помнишь главный урок, который тебе преподал Папа Билял?
– Уметь быть жестоким.
– Отлично! А теперь рассказывай…
Богатство Гарри – это его память. Он говорил тихим голосом, четко, но без театральщины произнося каждое слово и не упуская ни одной детали, что свидетельствовало о наличии у него определенного дара рассказчика. Этот талант проявлялся в нем все ярче с каждым днем, в том числе благодаря чтению того самого толстенного русского романа, от которого он с трудом отрывался и от полусожженной обложки которого его кожа пропахла гарью. Он даже взял за правило вставлять, не всегда к месту, в свои отчеты некоторые выражения, позаимствованные у автора романа, чем приводил М’Биляла в изумление. Несмотря ни на что, тот продолжал строить в его отношении далеко идущие планы. «Лет через десять я сделаю его своим заместителем. Я усыновлю его и превращу в настоящего сына дьявола. Мне только надо помочь ему стать палачом собственной проклятой расы».
Гарри доложил обо всем, что заслуживало внимания. Обрисовал общую обстановку, перечислил все сделки, совершенные мелкими дилерами, пересказал все слухи.
Этим утром он особенно подробно остановился на выведенных из строя камерах видеонаблюдения, которых насчитал двадцать четыре штуки. Заключительная часть его рассказа была построена на игре света и тени, которая и составляет прелесть жизни.
– Ты узнал, сколько времени им понадобится, чтобы все починить?
– Твой приятель из техподдержки городской инфраструктуры говорит, что не меньше пары месяцев. У них нет запасного оборудования, его придется заказывать. Если что, он нас предупредит.
– А что насчет камер, которые они собирались установить на бульваре? Там, где Билял-драйв?
– Об этом больше нет и речи. Похоже, они отказались от этой идеи.
– Прекрасно. Значит, в ближайшие два месяца нам ничто не грозит. А что там за история на автобусной остановке?
– Бородатые парни из новеньких излупили мальчишку-лицеиста. Сказали, чтобы впредь не читал ничего, кроме Корана. Родители собираются переводить его в другой лицей. Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Полиция прибыла на место с опозданием на пятнадцать минут.
– Бородачей надо слушаться. Ты знаешь, что я сейчас с ними работаю. Без них теперь никуда, и они мне нужны. Особенно теперь. Они за всем следят. Кто о чем думает, кто что читает. Смотрят, чтобы девушки не выходили на улицу без хиджаба. Пусть стараются. Об остальном позаботимся мы. У каждого своя работа. Помни, сынок, верить никому нельзя.
– Я помню, Хозяин.
М’Билял взял мобильник и набрал номер из сохраненного списка. На экране высветилось имя. Для Гарри это был сигнал уходить, но он успел заметить, что М’Билял звонит одному из своих новых партнеров, марокканцу из Торбея-Пирога.
– Иди, поцелуй Папу на прощание, – сказал М’Билял, откладывая телефон в сторону. – Я ведь тебя люблю. Если тебе понадобится телка, только скажи. Видал новенькую? Бледнокожую, с крестом? Да, кстати, вот, возьми…
– Спасибо, Хозяин.
Мобильник Биляла все звонил и звонил. Гарри положил голову ему на плечо, закрыл глаза и выбросил из головы все мысли. Он вдыхал звериный запах мохера, и на него веяло фермой, Африкой, крытым пальмовыми листьями саманным домиком его покойного отца. Он никогда не видел этого дома и знал о нем только понаслышке, как и о стране высоких деревьев и женщин у реки с их сладкими ароматами. У них была коза, и корова, и черный баран, и собаки цвета земли. Ему так хотелось вернуться туда и жить там в окружении животных. Мобильник умолк; звонивший повесил трубку. Мышцы Биляла под костюмом напряглись и снова расслабились. Гарри поднялся, кивнул, прощаясь, сунул в карман две банкноты и устремился вниз по лестнице. «Когда-нибудь, когда-нибудь я уйду. Я уйду далеко-далеко, как можно дальше. Я уйду туда, где буду чувствовать себя дома».
11
Вилла «Тамариск», Ла-Марса, Тунис
На прошлой неделе я чуть с ума не сошел от страха. Рим не вернулась домой, и несколько недель от нее не было ни слуху ни духу, хотя я подарил ей мобильный телефон и положил на него достаточно денег. Однажды вечером, устав мерять шагами свою спальню, я послал ей эсэмэску. Ответа я не дождался. Я чуть не рехнулся. Похоже, поселив ее у себя, я совершил чудовищную глупость. Я понимал, что любой прокурор-салафит способен обвинить меня в педофилии, но главное, я чувствовал, что мое душевное равновесие необратимо поколеблено. Рим научилась виртуозно играть у меня на нервах.
После самоубийства Валентины меня постоянно тянуло к девочкам-подросткам. Они сменяли друг друга через более или менее длительные промежутки. Love Is A Losing Game… Никаких проблем это не создавало – ни им, ни мне. Валентина воплощалась поочередно в каждой из них, и этот транзит всегда проходил безболезненно. Я не страдал. Валентина никогда меня не покидала.
Но с Рим все пошло не так.
Она пугающим образом походила на мою жену. Она была так на нее похожа, что, впервые войдя в мою спальню и увидев фотографию Валентины, решила, что это она. Мне все больше нравились ее странности, ее манера разговаривать, ее наивность, истинная или напускная, ее юношеская самоуверенность… Иначе говоря, ситуация постепенно выходила у меня из-под контроля. Я осознал это в тот день, когда почувствовал покалывание в области сердца.
Рим не стала воплощением Валентины; она жила вместо Валентины. И это меняло все. Из-за ее развязности, ее отсутствия, ее молчания у меня все чаще подскакивало давление. Рабски привязанный к мобильному, я ждал от нее эсэмэс, которых все не было; мне не удавалось собраться с мыслями; я мучил себя бесконечными вопросами. Это был ад. Меня не покидало ощущение, что меня, не спросив, запихнули в машину, которая на полной скорости несется прямо в бетонную стену. За рулем сидит Рим, она же давит на газ и, разумеется, успеет выскочить перед самым столкновением.