Эмма опустила голову.
– Было слишком рано, чтобы быть уверенной.
– У вас прошли сроки. Вас тошнит. После театра вы упали в обморок. А теперь я припоминаю, что у вас регулярно меняется аппетит. Не лгите, Эмма. Вы, должно быть, заподозрили беременность несколько недель назад.
– Возможно.
Схватив ее за локоть, Эшбери повернул жену лицом к себе.
– Тогда почему вы от меня скрывали?
– Из-за условий нашего договора! Вы же с самого начала говорили: между нами все закончится, как только наступит беременность. – Ее голос дрогнул. – А я не хотела, чтобы все заканчивалось…
– Ох, Эмма. И кто же из нас говорит глупости? – Он обхватил ее лицо ладонями. – Ничего не закончилось. И никогда не закончится. Я скорее умру, чем отпущу вас.
– Тогда и я хочу остаться с вами. Жить с вами. Просыпаться в одной с вами постели каждое утро. Обедать вместе каждый вечер. Ссориться и заниматься любовью. И… играть в бадминтон, если вы так настаиваете. Воспитывать детей вместе.
Он замер. Именно этого она ожидала со страхом.
– Я не умею ладить с детьми.
– Неправда. Вспомните Тревора.
– Тревор чокнутый. Совершенно ненормальный. – Эшбери постучал себя пальцем по груди. – Вы же знаете. Я нетерпелив, раздражителен, требователен.
Тогда она тоже ткнула пальцем ему в грудь.
– А еще вы заботливый, преданный, настоящий защитник. – Эш не ответил, и она сделала вторую попытку. – Говорите, что вы несовершенны? А кто из нас совершенен? Лучше быть несовершенным, чем одиноким.
Он обнял жену, и ее голова удобно устроилась у него под подбородком. Но Эмма не могла успокоиться.
– Я бы никогда вас не покинул. Вы же знаете. Я буду обеспечивать вас…
– Обеспечивать – этого недостаточно! Дети не должны жить вдалеке от отцов. Что бы им ни говорили, какие бы доводы ни приводили, дети всегда боятся в глубине души, что это они виноваты в разлуке родителей. Знаю, вы бы ни за что не допустили, чтобы ваш ребенок горевал из-за этого.
– Эмма…
– У вас был замечательный, любящий отец. Болезнь слишком рано отобрала его у вас. Но в его любви вы никогда не сомневались. А я все детство провела в терзаниях. «В чем я провинилась? – спрашивала себя. – Где ошиблась? Почему не могу заслужить любовь отца?»
Крепко обнимая ее, Эшбери шептал ей что-то утешительное.
– В безуспешных попытках завоевать любовь отца я попыталась найти ее в не во всем достойных людях. Например, в сыне сквайра, который уже был обещан другой.
– Или в угрюмом, нелюдимом чудовище – герцоге Эшбери.
– Я не это имела в виду. Я бы просила вас не говорить так…
– Нам нужно было встретиться давным-давно.
– О да. В те времена, когда вы могли бы выбрать любую женщину Англии. – Эмма тихо рассмеялась. – Да вы бы даже не взглянули на меня!
– Хотел бы я возразить, но в те годы я был ужасно глуп. Возможно, вы правы.
– Я очень часто бываю права и хочу вам заявить следующее: нашему ребенку нужен отец, и не время от времени, и не по почте.
Она подняла голову и взглянула мужу в лицо. На нем застыло выражение тревоги. Он все еще сомневался в себе. А когда сильный мужчина сомневается в себе, это говорит о многом. Эшбери не взялся бы за дело – да еще столь серьезное, – не стал бы и пытаться, если бы не был уверен, что справится, и справится хорошо.
И тут не помогут ни поцелуи, ни уговоры, поняла Эмма. Ему придется найти ответ самостоятельно.
– У нас довольно времени, – прошептала она. – Ведь ребенок родится не завтра. По моим подсчетам, у вас добрых семь месяцев, чтобы свыкнуться с мыслью, что станете отцом.
– Вы говорите, что отец должен быть рядом со своим ребенком. Но у меня плохо получается быть рядом! – Герцог стиснул зубы. – Не знаю, хватит ли мне семи месяцев.
Эмма постаралась не выдать своего огорчения.
– Вижу, что в ваш крепкий череп просто так не пробиться. Но у меня есть свои способы воздействия.
«Или я найду такие способы», – дала себе клятву Эмма.
Нужно поскорее что-то придумать.
Эмма была не из тех, кто ест посреди ночи. С другой стороны, беременность стала для нее совершенно новым опытом.
Давно пробило полночь. Эмма как раз поднялась из кладовой в кухню. В одной руке – тарелка с ломтями холодного ростбифа, в другой – горшочек ежевичного джема, в зубах зажата намазанная маслом сдобная булочка. Вдруг на ее пути выросла зловещая фигура. Смутно вырисовывающийся в полумраке черный силуэт маячил между нею и лампой, которую Эмма оставила на столе.
Эмма закричала.
То есть она закричала сквозь зубы, в которых была зажата намасленная булка, поэтому вышел не крик, а приглушенное мычание. Горшочек с джемом упал на пол и разбился. В страшном испуге она швырнула содержимое тарелки в лицо своему врагу.
– Ваша светлость, это же я!
Эмма выплюнула булочку.
– Хан?
– Да.
Дворецкий снял с шеи ломоть говядины.
– Простите. Вы меня очень напугали.
Опустившись на колени, Хан начал собирать осколки горшочка.
– Очень даже могу вас понять. Мне следовало увернуться.
– Я проголодалась, – призналась Эмма, также становясь на колени, чтобы помочь ему убрать с пола. – Не хотела никого будить. Полагала, что вы давным-давно спите.
– Меня разбудил один из лакеев. – Хан взял у нее осколки разбитого горшка, потом вытер руки куском муслина. – У наших дверей появилась молодая женщина, которая горько плакала. Она спрашивала вас. Сейчас она в гостиной.
– О нет!
Девина.
Бросив тарелки с едой, Эмма побежала по коридору, ведущему в гостиную. Она обнаружила гостью сидящей на диване. Девина плакала, закрыв лицо руками.
– Ах господи! – Подойдя, Эмма села рядом и крепко обняла девушку. – Как вам удалось сюда прийти?
– Я тихонько ускользнула из дому. Мой отец спит очень крепко. Он никогда не слышит, кто пришел, кто ушел. – Девина погладила живот. – Отчасти поэтому я и влипла.
– Что произошло?
Опустив голову на плечо Эммы, Девина вновь залилась горючими слезами.
– Моя горничная докопалась до правды. Когда она пристала ко мне с расспросами… Ох, я не умею лгать достаточно убедительно!
– Это потому, что вы очень искренняя.
Всхлипнув, Девина села прямо.
– Она угрожает рассказать папе, если я не признаюсь ему сама. А я не могу ему сказать. Просто не могу, и все. Он так расстроится!
Сердце Эммы сжалось от сочувствия и жалости.