Тут Элиза не смогла удержаться и перебила тетушку:
– Ты хочешь сказать, что полковник Гамильтон знал, что я приеду?
Тетушка Гертруда лукаво пожала плечами.
– На прошлой неделе доктор Кокран упоминал о том, что полковник интересовался твоим приездом. Сначала я не придала этому значения – у твоего дядюшки неплохие отношения с полковником, – и решила, что это обычная вежливость. Но увидев тебя у него на руках вчера, не могла не подумать – мне, пожилой даме, простительно, – что в воздухе пахнет романтикой.
Теперь Элиза залилась краской по уши, а сердце ее стучало так бешено, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
– Как бы меня ни восхищал твой романтический склад ума, позволяющий делать такие предположения, тетушка, я вынуждена усомниться в их достоверности. Если бы полковник Гамильтон на самом деле читал письмо отца к генералу Вашингтону, он бы знал, что я должна была приехать не вчера, а днем ранее. Значит, судя по всему, вчера он был на дороге по важным делам.
Элизе показалось, что тетушка посмотрела на нее почти с жалостью, словно не могла поверить, что можно быть настолько наивной.
– Может быть. Но доктор Кокран говорил, что полковник Гамильтон отсутствовал несколько дней подряд без разрешения командования, чем вызвал заметное недовольство генерала Вашингтона.
Находился в самовольной отлучке из-за нее? В той записке Петерсон, похоже, написал нечто невероятное, в этом-то все и дело. Элиза не могла посмотреть тетушке в глаза. Она потянулась было за своей чашкой, но та оказалась пуста. Девушка собиралась позвонить в колокольчик, чтобы принесли другую, когда рука тетушки накрыла ее собственную.
– Элиза, я вынуждена спросить: вы с полковником Гамильтоном встречались прежде?
Она не знала, как ответить на этот вопрос. Простое подтверждение не могло считаться ответом на заданный вопрос. А пространный ответ грозил перерасти в разговор, который Элиза даже не знала как начать, не говоря уже о том чтобы вести.
– Он был гостем на балу, который матушка устраивала около двух лет назад. Наша встреча была… мимолетной, – ответила она, тогда как в памяти всплыло, что полковник больше двух лет хранил у сердца платок, пахнущий ее духами.
Тетушка Гертруда рассмеялась.
– Мы с твоим дядей встретились всего за неделю до свадьбы. Думаю, твои бабушка с дедушкой хотели пристроить меня в хорошие руки намного сильнее, чем я сама. Они обещали доктору Кокрану отличное приданое, если он женится на мне. В нашем браке не было ни капли романтики, вот что я хочу сказать.
Женщина поправила камею на блузке.
– Ах, но этот союз был удачным, моя дорогая, и стал еще удачнее благодаря взаимному уважению и заботе, родившимся за долгие годы. Тем не менее я знаю, что такое любовь, в немалой степени благодаря отношениям твоих родителей, чья страсть…
Элиза поперхнулась.
– Страсть и моя мать? Мы говорим об одной и той же миссис Скайлер?
– Повежливее, дорогая. Не думай, пожалуйста, что твоя мать всю жизнь была матроной сорока с лишним лет, занятой воспитанием восьмерых детей. Когда-то и она была молодой и хорошенькой – прямо как ты.
Элиза поджала губы и с сомнением покачала головой.
– Но я не об этом, – продолжила тетушка Гертруда, прежде чем Элиза успела сменить тему, – а о том, что узнаю́ увлечение, если вижу его. Полковник Гамильтон, определенно, увлекся тобой. И, хотя он красив и умен – прямо скажем, гениален, – а возможно даже, причастен к рождению нашей юной нации… – тут плечи тетушки опустились, – …но мне кажется, что ты считаешь его интерес нежелательным.
Элиза глубоко уважала эту женщину, идущую своей дорогой вопреки ожиданиям и ограничениям общества, налагаемым на женщин, и не смогла ей солгать. Так же, как не смогла заставить себя сказать правду, в немалой степени потому, что сама не была уверена, в чем та заключается. С фактами проще: дайте Элизабет Скайлер несколько ярдов ткани или пару фунтов баранины, и она точно скажет, сколько выйдет пар штанов или порций рагу. Но к чувствам не полагались выкройки или рецепты. Девушка подозревала, что ей нужно собрать все части этой головоломки, чтобы увидеть картину целиком.
– Нежелательным и маловероятным, – сухо подтвердила Элиза. – Я сомневаюсь в искренности его интереса. Прошу прощения, тетушка. Полковника Гамильтона можно считать неплохим уловом, но эта рыбка мне не по зубам.
Тетушка пристально посмотрела на нее, а затем вернулась к шитью. Долгое время в комнате не слышно было ничего, кроме потрескивания поленьев в камине и скрипа грубой нитки, прошивающей толстую, плотную ткань.
Затем тетушка почти неслышно произнесла:
– Не прибедняйся, деточка. Это ты добыча, а полковник Гамильтон – охотник, и, смею заметить, если ему не удастся тебя поймать, значит, он тебя недостоин.
12. Решительные шаги
Особняк Фордов: штаб-квартира Континентальной армии, Морристаун, Нью-Джерси
Февраль 1780 года
Алекс бессмысленным взглядом уставился на документ, лежащий перед ним. Хоть он и узнал свой почерк, но не сразу вспомнил, кому только что писал. Как единственный человек в штабе генерала Вашингтона, свободно говорящий по-французски, он частенько писал по двадцать писем в день командованию французской армии и аристократам, оплачивающим ее.
Самой большой проблемой для Алекса были феноменально краткие распоряжения генерала Вашингтона. Его Превосходительство, как Алекс называл главнокомандующего с равной степенью почтительности и добродушной иронии, мог сказать: «Вели Ла Бошамбро перебросить войска к Шарлотте» или «Попроси у герцога Нормандского еще пять тысяч франков на кампанию в Джорджии». И предоставить Алексу превратить полдюжины слов в несколько страниц дипломатической речи с лестью, призывами к светлой стороне натуры адресата, комплиментами детям, женам и любовницам и даже с тщательно завуалированными угрозами. Нелегкая задача.
Хотя официальным представителем Штатов во Франции был Бенджамин Франклин, которому в заслугу ставили вступление французов в войну на стороне Америки, именно благодаря деликатности и дипломатичности Алекса, ведущего переписку, они все еще из нее не вышли. Несмотря на то что конфликт развивался с черепашьей скоростью и никаких немедленных выгод им не сулил, унижение британцев являлось само по себе достойной целью, к которой французы готовы были стремиться без особого поощрения.
Алекс снова посмотрел на письмо и попытался вспомнить, кому оно адресовано. А! Джону Лоуренсу, подполковнику Континентальной армии, в данный момент несущему службу в своем родном штате – Южной Каролине, и по совместительству лучшему другу Алекса.
– Дорогой Лоуренс, – прочитал он, виновато оглядываясь, дабы убедиться, что никто не стоит за плечом.
В начале послание носило довольно формальный характер, сообщая последние новости с фронтов, но уже к середине Алекс свернул к личным делам. Ранее он уже рассказывал Лоуренсу об истории с платком. Тогда Алекс хотел разобраться во всем немедленно, но Джон убедил его подождать, пока закончится суд над генералом Скайлером, поскольку Элиза без сомнений отвергла бы всякие ухаживания человека, выступающего против отца.