Там, за чертой блокады - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Сухачев cтр.№ 44

К вечеру, никому не говоря, Виктор отправился к реке, где, как ему помнилось, всегда было много заячьих троп. Привязывая одну петлю за другой, он далеко ушел от деревни, из-за чего домой вернулся в сумерки.

Ранним утром, когда весь детдом еще спал и не проснулись даже первые петухи, он оделся и шмыгнул за дверь. Только скрип снега под его валенками гулко раздавался в морозном воздухе.

Спускаясь к реке, он представил себе, как отнесет кучу мерзлых зайцев Никитичу и попросит снять шкурки с трех самых крупных. За всю свою короткую жизнь ему не приходилось дарить подарки, и он не знал, как это делается. Маме он просто отдаст шкурку и скажет: «Ма, это тебе вроде как с Новым годом!»

Помнится, при вручении лисьей шкуры директору Доктор поцеловал ей руку, как это делали вельможи, обращаясь к Екатерине Великой. Он бы тоже хотел преподнести Нелли Ивановне заячью шкуру, сравнив ее с какой-нибудь другой императрицей, но, сколько ни пытался, не мог припомнить никого, кроме Екатерины Второй. Но руку целовать он бы не стал даже настоящей императрице.

А что, если преподнести заячий мех Нине Овчинниковой со словами: «Это вам, ваше величество…» Наверняка она вытаращит глаза и снова назовет его «всадником без головы».

…По мере того как он шел от одной пустой петли к другой, радостные мечты сменялись досадой и обидой на того, кто обманул его надежды.

«Хорошо, что не похвастался никому, даже Валерке», – думал он, возвращаясь домой с кучей снятых петель, намереваясь незаметно проскочить в свою группу. Но почти у самого входа его встретил вездесущий Никитич.

– Ты что, ставить собрался? – Никитич показал на петли.

Стогов смутился. Подтвердить не решался, потому что беглец говорил, что ставить петли надо с вечера. А если сказать, что снял сейчас, то почему без добычи? Он решил сказать правду.

– Нет, ставил вчера. Ничего не поймал, – угрюмо пробурчал он.

– А ну-ка, расскажи, как ты ставил?

– Обыкновенно, шел по тропе. Если есть рядом куст или коряга, привязывал и распрямлял петлю для морды зайца.

– Так и шел по тропе?

– Да, а что?

– Ишь ты! Привык в своем Ленинграде ходить по асфальтам: гладко, хорошо, ноги не проваливаются. Ты же тропу затоптал. Какой же заяц-дурак пойдет по ней после тебя? Идти-то надо рядом. Это, конечно, неудобно, по колено в снегу. А легко-то ничего не дается. Сходи с моим Пашкой. Он тебе все покажет, а потом и сам наловчишься. А может, и не надо вовсе. – Никитич сделал паузу. – Стая волков промышляет возле деревни. У твоего физика Прока двух овец уволокли, те даже не пикнули. Волки сейчас лютые, непуганые, прямо в деревню лезут, а до войны они деревни сторонились. Ружье-то Ивановна дает?

– А что толку – патронов мало.

– Вот то-то. И у меня их десяток осталось. Есть патроны, порох, а капсюлей нет. Братан хотел было привезти с фронта – так отобрали. А кабы был еще хоть десяток, сходил бы на Лысую гору, поднял бы косолапого из берлоги…

– А меня бы взяли с собой? – сразу загорелся Стогов.

– Нет. Только собак, чтобы подняли косолапого. Медведь разбуженный – лютый, страсть!

Начало новогоднего утренника, назначенного на двенадцать часов, почему-то откладывалось директором. Она находила все новые и новые причины: то занавес из простыней висит криво, то Красная Шапочка стоит со спущенным чулком, то Серый Волк оказался с одним ухом, то один из семи гномиков от волнения напустил целую лужу. Нелли Ивановна с неудовольствием смотрела на громко чихавшую Веронику Петровну, наряженную Дедом Морозом. Ее нос, раскрашенный красной акварелью, из-за постоянного пользования платком потерял нормальные очертания и расползся на пол-лица.

Вдруг, глянув в окно, директор радостно заметила:

– Ну какой из вас, Вероника Петровна, Дед Мороз с таким насморком? Займите детей еще минут двадцать.

Сказав это, она стремительно направилась к выходу. Через минуту в кабинет директора проследовали гости.

Стогов заглянул в приоткрытую дверь и остолбенел от неожиданности: Галина Андреевна и Нина Овчинниковы наряжали Дедом Морозом громадного роста мужчину, которого он видел в райисполкоме. Длинная собачьего меха доха и нахлобученная меховая шапка делали его больше похожим на медведя.

– Семен Николаевич, голубчик, – говорила Галина Андреевна, – вы только вспомните, что и как надо говорить, ведь перед вами дети, а не сотрудники райисполкома. И не трясите головой, иначе борода отвалится.

Она оглянулась и, увидев Виктора, попросила:

– Витя, проводи Семена Николаевича… да нет, Деда Мороза на сцену, а мы сейчас с Ниной переоденемся.

Виктор, еще не придя в себя от такой неожиданной встречи, машинально взял Деда Мороза за рукав и молча повел за собой.

– Здравствуйте, дорогие ребята! – густым басом обратился Семен Николаевич к детям, шествуя по проходу. – Я только что прилетел к вам из Ленинграда, чтобы поздравить вас с Новым годом, передать вам привет от ленинградских детей и пожелать счастья! Ваши сверстники ждут вашего возвращения в родной город!

Дальше его выступление вошло в рамки привычной бюрократической трескотни. Он сам сознавал свою беспомощность и с надеждой смотрел на дверь директорского кабинета. И едва дверь приоткрылась, Семен Николаевич радостно провозгласил:

– Товарищи! Сейчас перед вами выступят царица из Тридесятого государства и прибывшая с ней Снегурочка!

По проходу шли Галина Андреевна, в белом одеянии, с короной на голове и с аккордеоном, и наряженная Снегурочкой Нина со скрипкой.

Ребята, не привыкшие к незнакомым людям, восприняли их настороженно.

Не веря в способности Деда Мороза, Галина Андреевна взяла инициативу в свои руки.

– Ребята! Дедушка Мороз пришел к вам издалека, устал, дадим ему возможность отдохнуть?

– Да-а-а! – довольно дружно и громко ответили дети.

– Ну вот, Дедушка Мороз, иди отдохни, а потом приходи со своим мешком подарков!

Она легонько стала подталкивать его в проход между стульями.

– Хотите, чтобы мы со Снегурочкой сыграли, а вы спели песенку «В лесу родилась елочка»? – обратилась она к детям.

Услышав звуки аккордеона и скрипки, многие ребята замерли от удивления. Они не пели, а зачарованно слушали и смотрели на Галину Андреевну и Нину, извлекавших знакомую мелодию из инструментов, название которых дети напрочь забыли, а может быть, и не знали никогда.

Глядя на ребят, Виктор подумал, что сам не может припомнить, когда слышал последний раз скрипку и тем более аккордеон, очень редко звучавший перед войной. С началом блокады запомнились марши, исполняемые духовыми оркестрами. С осени сорок первого основным звуком, раздававшимся из репродукторов, был такт метронома, оповещавший, что, несмотря на стужу и голод, Ленинград жив.