Лгунья - читать онлайн книгу. Автор: Айелет Гундар-Гушан cтр.№ 20

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Лгунья | Автор книги - Айелет Гундар-Гушан

Cтраница 20
читать онлайн книги бесплатно

В тот субботний вечер, когда все изменилось, он сидел у себя в комнате, играл в свое удовольствие на гитаре и смотрел кино по телевизору – и вдруг на экране появился диктор и с испуганным лицом сообщил, что в премьер-министра стреляли. Авишая Милнера затрясло. Не из-за премьер-министра, а потому, что он никогда не видел диктора таким взволнованным.

Гадая, чем кончится фильм, Авишай бросился в гостиную и увидел, что мама плачет, а папа ее обнимает. Впервые на памяти Авишая, осознал он потом. Возможно потому, что в тот вечер мама впервые плакала не по папиной вине.

На следующий день мама повезла сына на площадь, где стреляли в премьер-министра. По радио передавали красивые грустные песни, и Авишай Милнер не без удовлетворения отметил про себя, что почти все их он умеет играть. На площади он с удивлением увидел толпы молодых ребят; до того момента Авишай был уверен, что случившееся взволновало только матерей. Огромная площадь, которую в обычные дни населяли прожорливые голуби, заполнилась скорбящей молодежью – мучимой, как и голуби, каким-то голодом. Национальная трагедия позволила людям выплеснуть накопившиеся эмоции; наконец-то можно было вволю поплакать, и никто не спрашивал тебя, что случилось. Гитары на этом болоте печали расцвели, как лотосы; повсюду слышалось пение; повсюду, сбившись в кучки, сидела молодежь, и таких кучек было великое множество. Молодые люди ходили от одной кучки к другой, садились, вставали, зажигали свечи, переговаривались, смахивали слезы, пели песни и обменивались записанными на тетрадных листках номерами телефонов.

На следующий день Авишай Милнер вернулся на площадь уже один, с гитарой на плече. Поездка в автобусе заняла больше часа, это время он потратил, составляя идеальный список песен – таких, чтобы подхватывали слушателя и несли его на волнах печали к катарсису, – но, придя на место, Авишай обнаружил, что руки у него дрожат. Вокруг стояли группками мальчики и девочки в черных рубашках, с горящими свечами и печальными глазами. Авишай боялся, что они его к себе не примут: учуют в нем отщепенца. Не поможет даже отцовский лосьон после бритья, которым он побрызгался. Ибо жалкие личности пахнут по-особому. Мокрой псиной.

Первоначальный план у него был простой: подсесть к одной из компаний и расчехлить гитару. Но сейчас Авишаю казалось, что каждая компания – закрытый клуб для своих. Поэтому он никак не мог решиться к кому-то подсесть и продолжал стоять. В конце концов у него заболели ноги, и – сломленный, посрамленный, одинокий – Авишай сел на землю. Однако не прошло и нескольких минут, как его окружила стайка девочек – все еще напевая песню, подхваченную в предыдущей компании, они безо всяких церемоний уселись рядом. Большего Авишаю и не требовалось; он моментально достал гитару и стал аккомпанировать. Когда девочки запели следующую песню, он снова им подыграл, и так, постепенно, взял инициативу в свои руки: как только смолкала одна песня, он сразу начинал играть другую. Песня следовала за песней, энтузиазм поющих все нарастал, и в других компаниях обратили на это внимание. Видя, что возле Авишая Милнера происходит нечто необычное, парни и девушки стали вставать со своих мест и подсаживаться к нему – сначала по одному, потом по двое, по трое… С каждой минутой их становилось все больше и больше, и, когда Авишаю показалось, что ничего лучше уже и быть не может, в лицо ему ударил слепящий свет телекамеры – и Авишай понял, что лучшее еще впереди.

Однако все в этом мире рано или поздно заканчивается – даже национальный траур. А искренняя скорбь неизбежно превращается в показную. Авишай Милнер приходил на площадь еще две недели: сначала пел чужие песни, потом собственные – и трудно сказать, сколько бы еще он этим занимался, если бы в один прекрасный день не обнаружил, что сидит один. Ибо скорбь подобна траве: как долго она может оставаться зеленой в такой жаркой стране? Молодежь вернулась к своим занятиям, а на площади остались только голуби да бездомный, утверждавший, что во всем виноваты банки.

Но хотя свечи на площади и погасли, загоревшийся в груди Авишая Милнера огонь погасить было уже невозможно; он продолжал гореть даже сейчас, во тьме тюремной камеры. Авишаю хотелось, чтобы его видели, хотелось, чтобы его слышали, хотелось колючкой вонзиться в плоть этого мира. Огонь горел в его груди, когда он – мальчиком – пел на площади, когда участвовал в каторжных прослушиваниях перед телевизионным песенным конкурсом, когда выстрелил его первый диск, когда с треском провалился второй, когда он рекламировал сухие завтраки и когда, сгорая от стыда, халтурил на днях рождения. Даже сейчас, в тюрьме, Авишай Милнер ни на минуту не переставал думать о том, как снова начнет выступать и прославится. Точнее, не столько думать, сколько грезить. Стоило перестать сочинять заголовки для интервью, как перед его мысленным взором опять возникала девушка с вырванным языком. И чем больше Авишай Милнер убеждал себя, что все эти мечты о мести – бред сумасшедшего, чем чаще твердил себе, что обо всем этом необходимо будет забыть, как только двери тюрьмы распахнутся и его отпустят под залог, – тем отчетливее видел перед собой девушку с вырванным языком.

* * *

А почему, собственно, никто не празднует первую ложь? С каким пиететом люди относятся к сказанному ребенком первому слову, к своему «первый раз в первый класс», к первому поцелую! Каждое такое событие подобно водружению флага на незнакомом материке: вот, сюда я тоже добрался! Но первую ложь – не празднуют. А ведь этот момент вполне можно зафиксировать – момент, когда девочка или мальчик впервые решают предпочесть выдумку правде.

Нофар, например, это впервые пришло в голову, когда она ехала домой после занятий в балетном кружке. В кружке занимались еще три девочки с ее улицы, и, естественно, они возвращались домой вместе. По идее, проживание на одной улице должно было их сдружить, и девочки действительно сдружились. Однако не все: только три. И хотя по всем законам арифметики подружек могло быть четверо, на практике все расчеты Нофар давали неизменный результат: их трое, а она – одна. И наверное, для того, чтобы хоть как-то это неравенство исправить, Нофар прибавила к себе несуществующую единицу по имени Йони.

Нет, сам по себе этот Йони очень даже существовал. Это был вполне реальный мальчик, сын маминой подруги, с которым Нофар виделась раза два или три. Мама с подругой оживленно щебетали за чашкой кофе, а Нофар и Йони пили кока-колу и пытались вести неловкую беседу. В их скучных встречах не было и намека на то, что Нофар наплела потом своим подружкам во дворе. Некоторые черты Йони (веснушки, курносый нос, горячую любовь к «Подземельям и драконам») она почерпнула из реальности, но остальное, за неимением лучшего, выдумала.

И вот наступил тот вечер. Нофар сидела спереди, возле мамы, а сзади с рюкзаками на коленях устроились три другие девочки. Балетные купальники торчали из пастей их рюкзаков, как розовые языки. Мама спросила, как прошел урок, и они ответили, что здорово, и тут в машине вдруг воцарилось странное молчание. Первой заговорила Нета. С приторной улыбочкой она стала расспрашивать Нофар про Йони: как давно они дружат? чем занимаются, когда встречаются? – и Нофар почувствовала, как язык у нее прирастает к гортани. Час назад, во дворе, она ответила бы Нете без труда, но сейчас, при маме… Нофар залилась краской, в висках застучала кровь, казалось, все в машине услышали, как она сглотнула. Она отвечала кратко, изо всех сил надеясь, что мама думает о чем-то другом: о покупках, например, или о работе – но тут вопросы стала задавать Михаль, и по деланому безразличию, с каким та произносила слова, Нофар поняла, что девочки сговорились. Как рыбак забрасывает сеть, сплетенную загодя, так и Михаль задавала заранее придуманные вопросы: как Нофар и Йони познакомились, где они встречаются. Нофар отвечала медленно, осторожно – стараясь не отклоняться от того, что говорила во дворе, и не сказать чего-то, что заставит маму оторвать глаза от дороги. И не знала, чего боится больше – провокации с заднего сиденья или молчания водителя. Руки Ронит крепко вцепились в руль, и одно это не предвещало ничего хорошего. А когда из-за предателя-светофора поездка удлинилась еще на несколько минут, мамины пальцы и вовсе стали по рулю барабанить. Тук-тук – пауза – тук-тук – пауза. Словно мать пыталась что-то сообщить дочери посредством азбуки Морзе. Девочки на заднем сиденье долго молчали, но потом вдруг завозились, толкнули Яэль в бок, и та спросила: «А он правда твой парень?»

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию