Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров cтр.№ 63

— Пусть будет так! Сегодня я дам вам необходимые инструкции, а это — сто семьдесят рублей, командировочные. Мария Фроловна, если вас не держат дела в России, в ближайшую неделю-другую отправляйтесь в Европу. Я сегодня передам с вами шифрованное письмо для руководителей партии — моя рекомендация Ивану Николаевичу. А вы, Иван Николаевич, поспешайте вслед, время не терпит. Все дела на конференции решайте в мире и согласии, кхх. — Обнял Азефа. — Вас ждет великое будущее. — Обнимать Селюк поостерегся.

Азеф понял: начинается очень опасное приключение. А что касается обещания взять в Швейцарию Любу и сына, так почему нет?

— Товарищи, расходимся по одному! — напомнил Аргунов. Он вдруг в припадке откровенности, за которую так часто мы все страдаем, негромко на ухо сказал Азефу: — Я скроюсь в Ярославле, меня там не найдут.

Азеф, прижимая к груди драгоценный портфель, легко сбежал по лестнице.

Аргунов, стоя на верхней площадке, с непередаваемой грустью глядел вслед. Словно сердце чувствовало, что впереди их всех ждут многие печали.

Письма — особый род творчества. Даже не все классики литературы умели их интересно писать. Тот же Иван Бунин жаловался, что «писем писать не умеет». Или Куприн. И это было правдой. Однако письма-донесения Азефа интересны меняющейся интонацией — от первых робких, просительных до строго деловых и требовательных в позднее время.

Итак, Азеф побывал в Петербурге. 9 ноября 1901 года он писал Ратаеву:

«Согласно Вашему желанию, перед отъездом в Берлин, куда я намерен отправиться из Москвы числа 20 ноября, я заехал в Петербург, во-первых, для того, чтобы получить от Вас надлежащие инструкции, адреса для корреспонденций, шифр и т. п., а во-вторых, чтобы повидаться с членами Петербургской группы социалистов-революционеров ‹…›, от которых я должен забрать литературный материал для „Революционной России“, который предложено издавать за границей, а установить прочные сношения с Петербургом, Москвой и Россией.

‹…› Положение дел в группе таково: арестованный в Томске Павлов специально построил самый большой больничный барак, чтобы поместить там тайную типографию, а затем предполагал перевестись на службу на Кавказ. Надо Вам сказать, что, по словам Павлова, у него в Петербурге порядочная протекция. Свой арест Павлов объясняет доносом какого-то уволенного им письмоводителя.

У социалистов-революционеров осталась еще одна запасная типография, находящаяся или в Финляндии, или в Саратове, вернее, что в последнем. Пользоваться ею, однако, боятся и предпочитают выпустить следующий номер за границей, для чего и обратились к моему содействию ‹…›. Аргунов и К° с минуты на минуту ожидают ареста и все свои связи петербургские и саратовские передают мне ‹…›. В заключение обязываюсь добавить, что в кружках и среди учащейся молодежи замечается сильный подъем духа, общее настроение весьма тревожное, ожидают только малейшего повода, чтобы возобновить весенние беспорядки».

В канун нового, 1902 года Азеф побывал по делам партии и охранки (одновременно) в Берлине. Сюда он прибыл, согласно его донесению, «по очень важному делу — для переговоров с редакцией „Вестника русской революции“, чтобы они печатали свое издание от имени партии русских социалистов-революционеров. Дело в том, что в Берлин приехал один господин, который живет уже давно в России нелегально ‹…›. Этот господин очень деятелен. Он объезжает всю Россию несколько раз в год. Ему удалось теперь объединить воедино все группы социал-революционеров — Харьков, Киев, Саратов, Тамбов и Козлов. В Москву он не заезжал ввиду того, что после провала в Томске он не решался приезжать, тем более что в Саратове ему говорили, что в Берлине он найдет меня, с которым он сумеет обсудить дело Москвы ‹…›. Этот господин называет себя 44 29 27 54. ГРАНИН. Он скоро приедет в Россию».

Где-где, а в Департаменте полиции отлично знали: Гранин — это Гершуни. Его ненавидели и боялись, потому что, где появлялся он, там начинала править бал Смерть.

Под кличкой Гранин проходил зловредный тип из местечка Шавель Герш Исаак Ицков, по революционному имени и по одному из паспортов Григорий Андреевич Гершуни. Он был по профессии недоучившийся провизор и самодеятельный бактериолог, а по призванию смутьян и беспощадный террорист, один из создателей партии социалистов-революционеров, диктатор БО — Боевой организации эсеров.

Как у всех, кто повенчался со злобой, жизнь Гершуни была тяжелой.

Неприятности Гершуни начались довольно рано. Когда он был молодым человеком, то однажды заманил в сарай двенадцатилетнего мальчика-соседа. Отец ребенка застукал Гершуни за бесстыдным занятием. Для начала он бил пакостника палкой, потом топтал ногами. Результат — несколько сломанных ребер и отбитые почки.

С той поры Гершуни постоянно недужил, лечился и, хотя всегда улыбался и шутил, люто ненавидел весь мир.

В девятисотом году он был арестован в Минске по делу Рабочей партии политического освобождения России, некоторое время сидел в тюрьме, где превосходно освоил блатную лексику, которая весьма украсила его речь и создала неповторимую смесь с русским языком, революционной патетикой и местечковым произношением.

И тут умный и хитрый Гершуни утер нос самому Зубатову, который вел следствие.

На допросах Гершуни по привычке грыз ногти и употреблял весь свой изворотливый ум и все актерское мастерство, чтобы понравиться следователю. Он внимательно слушал реплики и поучения следователя, согласно кивал головой, ругал революционеров и тех, кто вовлек его в опасную трясину.

И Гершуни своего добился: Зубатов воспылал симпатией к этому человеку. С отеческой теплотой Зубатов увещевал:

— Григорий Андреевич, вы умны, интеллигентны, вы можете сделать прекрасную карьеру. Зачем вы связались с этими никчемными людьми — социалистами?

Гершуни хлопал с такой силой себя по лбу, словно хотел сделать сотрясение мозга, и стонал:

— Дурак, форменный дурак был! Подписали на глупое дело меня эти краснобаи. Сергей Васильевич, вы совершенно правильно буровите: пустые они люди, соберутся кучкой, порожняк гоняют, мечтают о каком-то несбыточном социальном равенстве! Ах, какие пентюхи придурковатые!..

Зубатов таял от удовольствия:

— Григорий Андреевич, я вижу, вы искренне раскаиваетесь в своих заблуждениях.

— Ох, как раскаиваюсь, Сергей Васильевич! — завывал Гершуни. — Вот, вот он, локоток, а его укусишь? Торчать, видать, мне на нарах и проклинать былые увлечения. И все это вы, Сергей Васильевич, глаза на правду открыли. Клянусь честью! Умирать буду, вас вспоминать с любовью стану! Учитель вы мой, рабби бесценный…

Зубатов с любовью смотрел на Гершуни. Думал, думал и сказал:

— Напишите покаянное письмо, разоблачите ваших совратителей. Назовите их имена, где найти их можно, где, когда и что они натворили. Тогда я вам поверю и отпущу на свободу. И не беспокойтесь: никто об этом письме не узнает. Даю вам слово! Вот, садитесь сюда, поближе. Курите «Дюшес». — Нажал на кнопку звонка, в камеру следователя вошел надзиратель. — Калугин, сбегай в лавку Кацмана, принеси нам полдюжины «Калинкинского» да возьми горячих калачей, сыра и вареной колбасы.