Робеспьер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Морозова cтр.№ 21

В Собрании составили оправдательное письмо, в котором говорилось: «Король, введенный в заблуждение преступными внушениями, отдалился от Национального собрания. Сохраним же спокойствие. Национальное собрание — наш вождь, конституция — наш лозунг». Сторонники конституции, работа над которой подходила к концу, хотели, чтобы под ней стояла подпись короля — в надежде, что тогда ее признает заграница. Народ же разбивал бюсты монарха, отовсюду вычеркивал его имя и распевал куплеты о толстяке, который собрался в поход, «но ему за это попадет». Из провинции приходили послания с требованием низложения Людовика XVI. Газета «Железные уста», издаваемая основателями народного «Социального кружка» епископом Фоше и журналистом Бонвилем, писала: «Не нужно больше ни королей, ни диктаторов, ни императоров, ни протекторов, ни регентов! Наш враг — это наш повелитель... Не надо Лафайета, не надо Орлеана! Закон, один лишь закон, и притом составленный всеми». Эгалитарист Шометт, принявший, следуя моде на античность, имя Анаксагор, заметил, что конституцию не надо даже сильно переделывать — всего лишь заменить монархический принцип на республиканский. На стороне республики выступил философ Кондорсе. Аббат Грегуар потребовал созыва Национального конвента, дабы узнать волю нации и судить Людовика XVI... Марат в исступлении призывал: «Граждане, друзья отечества, вы накануне своей гибели!.. Единственное средство уберечься от пропасти, на край которой вас увлекли ваши недостойные вожди, — назначить немедленно военного трибуна, верховного диктатора, чтобы прикончить всем известных главных изменников... отрубить головы министрам и их подчиненным... всем контрреволюционным членам муниципалитета, всем изменникам из Национального собрания. Трибун, военный трибун — или вы безнадежно погибли!» Робеспьер выжидал.

22 июня пришло известие: благодаря бдительности почтмейстера Друэ королевская семья задержана в маленьком городке Варенне и под конвоем отправлена обратно в Париж. Петион, Барнав и Латур-Мобур по поручению Собрания выехали ей навстречу. Беглого короля Париж встречал молча, не снимая шляп. Был издан приказ: «Тот, кто приветствует короля, будет бит; тот, кто станет его оскорблять, будет повешен». Людовика и его семью вновь водворили в Тюильри и вдвое увеличили количество охранявших их часовых. Фактически король находился под арестом, однако прямо об этом никто не говорил; напротив, его уверяли, что он свободен, но одновременно приказывали офицерам бдительно охранять его. «Что же, он узник или нет? Если узник, то к чему лгать? Если не узник, то зачем арестовывать его?» — вопрошал Бриссо. Желая сохранить монархию, большинство членов Собрания лихорадочно искали пути компромисса. Почитатели герцога Орлеанского вновь заговорили о регентстве. Глава кордельеров Дантон выступил у якобинцев и, сославшись на оставленное королем письмо, напомнил, что король обещал изыскать способы отмены конституции; если он не откажется от своих слов, он преступник, в противном же случае он слабоумный и надо формировать опекунский совет. Сами кордельеры пошли дальше своего предводителя: они расклеили по городу афиши, в которых, называя короля клятвопреступником, предателем и неблагодарным, потребовали установить республику. Полиция арестовала расклейщиков. На следующий день кордельеры выпустили декларацию, в которой клялись поразить тиранов, если те осмелятся покуситься на свободу Франции.

Робеспьер пребывал в растерянности. Завоеванная репутация не позволяла ему поддерживать большинство в Собрании, равно как и вести дебаты с Бриссо или Кондорсе о преимуществах республиканского строя. «В Собрании меня обвинили в том, что я республиканец; но для меня это слишком много чести, ибо я не республиканец. Но если бы меня обвинили в том, что я монархист, мне нанесли бы оскорбление, ибо я никогда не был монархистом». Весьма двусмысленное утверждение, кое дополняет еще одно не менее противоречивое высказывание: «Пусть, если угодно, меня обвинят в республиканизме; я заявляю, что мне внушает отвращение любой образ правления, когда властвуют смутьяны». Сторонники «золотой» легенды считают, что в контексте бегства короля, когда большинство в Собрании стремилось снять с монарха все обвинения и пересмотреть конституцию, сделав ее еще более антидемократичной, Робеспьер полагал первейшей задачей не допустить ревизии конституции, а потому не ввязывался в дебаты о формах правления. Но скорее всего он вел себя как умудренный борьбой политик: занял выжидательную позицию, дабы посмотреть, куда подует ветер, на чьей стороне окажется сила. Впервые за время работы Собрания его не было слышно две недели подряд — с 26 июня по 14 июля.

В Собрании шли жаркие дебаты о неприкосновенности королевской персоны. Левые требовали лишить Людовика XVI короны и предать суду, ибо «не надо смешивать неприкосновенность с ненаказуемостью». Монархисты были готовы пожертвовать Людовиком, лишь бы сохранить в нерушимости трон с сидящей на нем фигурой монарха. Генерал Буйе в письме депутатам брал на себя всю ответственность за побег короля: «... я умолял его покинуть Париж и удалиться к границе, дабы верные мне войска могли защитить его. Одновременно я хотел приструнить народ, угрожая ему местью союзных европейских монархов в случае, если он посмеет покуситься на его жизнь или свободу...» Народ проклинал монарха-неудачника: «Людовик XVI — идиот, которого надобно сместить, чудовище, которое надобно удавить...»

Без сомнения, Робеспьер следил и за дебатами, и за обстановкой. 14 июля он выступил в Собрании с речью, направленной против ненаказуемости короля: «...Злодеяние, оставшееся безнаказанным на основании закона, является чудовищным, возмутительным преступлением против общественного порядка... А если преступление совершено первым государственным должностным лицом... я вижу два дополнительных основания для ужесточения наказания: во-первых, у виновника были священные обязательства перед отечеством, во-вторых, он наделен огромной властью, а потому вдвойне опасно оставить его проступки безнаказанными... Вы говорите, что король неприкосновенен; он не может быть наказан — таков закон... Но вы клевещете сами на себя! Нет, вы бы никогда не приняли такого декрета, согласно которому один человек стоял бы выше всех законов и мог бы безнаказанно покушаться на свободу нации и самое ее существование... если бы вы осмелились издать подобный закон, французский народ не поверил бы вам или же всеобщим криком негодования напомнил бы вам, что суверен готов вступить в свои права!» В заключение оратор призвал не обрушивать кары на головы соучастников «преступления», кое «хотят предать забвению».

Речь произвела огромное впечатление на депутатов — возможно, потому, что слова «король» и «преступление» практически оказались в ней синонимами. Крайне правые даже назвали Робеспьера сумасшедшим. Хотя конкретная часть выступления по обыкновению оказалась весьма расплывчатой: Собранию предлагалось посоветоваться с народом по поводу дальнейшего статуса короля. Подобная формулировка никак не могла призывать к каким-либо решительным действиям — в отличие от требования будущего жирондиста Жирей-Дюпре отдать Людовика под суд, который следует завершить не позже 30 августа. Видимо, не так уж не прав был депутат-монархист Малуэ, утверждавший, что смысл речей Робеспьера обычно содержался в начальных фразах, многословных и туманных, далее же шла «привычная галиматья, производившая впечатление». Сходным образом характеризует речи ораторов Якобинского клуба историк Ж. Ленотр: «Ум очень быстро утомляется этими длинными речами, очень громкими, очень напыщенными и очень пустыми», тем самым подтверждая, насколько важен был именно эмоциональный посыл речи, ее постоянные повторы, действовавшие словно заклинания. Для беспристрастного наблюдателя выступление Робеспьера означало, что депутат из Арраса, не зная, куда повернутся события, по-прежнему держался в стороне от противоборствующих сил, но в то же время поддерживал народное возмущение, вызванное бегством короля.