Робеспьер - читать онлайн книгу. Автор: Елена Морозова cтр.№ 23

Возможно, здесь уместно вспомнить, что писали о влиянии Робеспьера на женщин — в частности, братья Гонкур: «Робеспьер обладал целомудренным темпераментом, но был либертеном по воображению. Взгляды женщин ласкали его чувства тирана. Не доверяя их таинственному влиянию, он пытался подчинить его себе. Ему нравилось привлекать их к себе; с ними голос его, от природы визгливый и скрипучий, смягчался... Не обладая очарованием, этот человек зарождал в душах многих женщин... чувство, напоминавшее скорее преданность или поклонение, но никак не любовь». Из современников Робеспьера одним из первых это влияние подметил Камилл Демулен, поместивший в одном из номеров своей газеты «Революции Франции и Брабанта» восторженное обращение некой гражданки к своему кумиру: «Робеспьер! Свободные гражданки воздают тебе почести, коими обязана окружить тебя Франция. Наш пол и мирные занятия удерживают нас вдали от интриг, что готовят лавры пороку и точат кинжалы клеветы, дабы обратить их против добродетели. Среди всеобщей развращенности ты всегда оставался незыблемым столпом истины. Народ, которому ты посвятил свою жизнь, которому ты с радостью принес в жертву свой покой и свои виды на будущее, народ, благодетелем и другом которого ты с гордостью мечтал стать, народ, из-за любви к которому ты подвергался преследованиям и нападкам клеветников, этот народ с благоговением произносит твое имя. Ты его ангел-хранитель, его надежда и утешение. Твои алтари воздвигнуты в сердцах всех честных граждан». Вот такая пылкая любовь... Женщины были и среди агентов полиции Робеспьера: одна из них — уже упомянутая выше мадам Шалабр, поклонявшаяся Максимилиану словно божеству, другая — гражданка Лазодрэ, о которой упоминает в письме брату Огюстен Робеспьер; другие... все имена не сохранились. Возможно, этими гражданками двигала не только любовь к свободе. 22-летняя гражданка Жакен, вдова из Нанта, в письме предлагала Робеспьеру руку, сердце и 40 тысяч ливров годового дохода. Эксцентричная англичанка Тиман Шефен пыталась убедить Робеспьера принять от нее в дар значительную сумму, а когда он резко отказался, написала в ответ: «Французы всегда славились снисходительным отношением к слабому полу. Горе нам, если революция лишила нас этой бесценной привилегии». Ореол мрачной мистики, которым любил окутывать себя Робеспьер, его покрытая мраком частная жизнь возбуждали женское воображение; женщины были самыми восторженными слушательницами его речей.

Что побудило Робеспьера принять предложение Дюпле? Шарлотта объясняет его согласие следующим образом: «Он переночевал у Дюпле и оставался там несколько дней. Жена Дюпле и его дочери выказывали ему большое внимание и окружали его тщательным уходом. Он был чрезвычайно чувствителен к подобному обращению. Ведь я и мои тетки избаловали его всякого рода знаками внимания, на что способны только женщины. Пусть подумают, какую перемену он должен был почувствовать, попав сразу из лона семьи, где о нем нежно заботились, в свою собственную квартиру на улице Сентонж, где он был одинок. Предупредительность к нему со стороны семьи Дюпле напомнила ему наши заботы о нем и еще больше дала почувствовать пустоту и одиночество квартиры, которую он занимал в квартале Марэ. Дюпле предложил ему переехать к ним и быть их нахлебником и гостем. Максимилиану это предложение было очень приятно, к тому же он никогда не умел никому отказывать, боясь обидеть; он принял это предложение и поселился в семье Дюпле».

Кроме воспоминаний Шарлотты, которые, как известно, далеко не во всем точны, скупые свидетельства о жизни Робеспьера в доме Дюпле оставила младшая дочь столяра Элизабет, которая в 1793 году вышла замуж за комиссара Конвента Филиппа Леба, ставшего преданным соратником Робеспьера. На основании свидетельств этих двух женщин приходят к выводу, что в доме Дюпле Максимилиан наконец обрел полноценную семью, отсутствие которой угнетало его с самого детства: мадам Дюпле относилась к нему как к сыну, а сестры Дюпле — как к старшему брату. Но это семья выдуманная, семья, где он исполнял одновременно роль и любимого чада, и почитаемого отца семейства, не неся при этом никакой ответственности. Дюпле поистине благоговели перед своим знаменитым гостем и наперебой оказывали ему всевозможные услуги; их обожание кружило ему голову. Морис Дюпле — выходец из народа, но нажитое за 40 лет упорного труда благосостояние позволило ему дать образование детям и обустроить дом, где не было бытовой грязи и неудобств, этих непременных спутников повседневной жизни простонародья. Живя под кровом Дюпле, Максимилиан полагал, что живет среди того самого народа, чьи интересы он неустанно защищал уже два года. Иллюзию подкрепляли визг пил и запах древесной стружки: во дворе под навесом работали столяры, нанятые Дюпле. Именно таким видел в своем воображении народ Робеспьер: скромный честный труженик с достатком, позволяющим удовлетворять разумные потребности; ни о бедности, ни о нищете речи нет. Мадам Дюпле следила за тем, чтобы на столе у Максимилиана всегда были его любимые апельсины; вместе с добровольными телохранителями она оберегала его покой, не пропуская к нему «лишних» посетителей. Племянник Дюпле Симон, вернувшийся без ноги после сражения при Вальми, исполнял при Максимилиане должность секретаря. Дом Дюпле стал для Робеспьера настоящей крепостью, ограждавшей от тревог повседневности; возможно, в этой крепости ему было легче нести бремя собственного «печального, подозрительного, пугливого, трудолюбивого, мстительного и властного» характера.

Дюпле разместил Робеспьера на втором этаже маленького флигеля с отдельной лестницей, выходившей во внутренний двор, куда попасть можно было, лишь пройдя через хозяйскую столовую, ставшую своеобразным фильтром посетителей великого человека. В уютной комнате, служившей и спальней, и рабочим кабинетом, стояла кровать, покрытая голубой с белыми цветочками материей, некогда бывшей платьем мадам Дюпле, на деревянных полках, развешанных вдоль стен, скапливались написанные убористым почерком речи и выступления Робеспьера. Там же стояли его любимые книги, а на рабочем столе лежал раскрытый томик Руссо и стояла ваза со свежими цветами, которые женщины семейства Дюпле не забывали обновлять. Как пишет Мишле, мадам Дюпле заботливо разместила на стенах изображения своего кумира, и куда бы он ни поворачивал голову, взор его непременно видел самого себя: Робеспьер, Робеспьер, еще раз Робеспьер, все время Робеспьер... Строки Мишле созвучны воспоминаниям жирондиста Барбару, в которых фигурирует «очаровательный будуар, где повсюду его изображение, воспроизведенное всеми возможными способами, доступными искусству», и мемуарам жирондиста Ла Ревельер-Лепо, описавшего гостиную, заставленную бюстиками Робеспьера и увешанную его портретами. Но многие историки сомневаются в достоверности подобных воспоминаний и полагают, что стены комнаты Робеспьера украшал всего один его портрет (впоследствии исчезнувший), а в гостиной Дюпле стоял всего один его бюст. Термидорианцы же в своих рассказах превращают дом Дюпле в вертеп, где в комнатах именитого жильца, обставленных с неимоверной роскошью, за закрытыми дверями происходили оргии, в которых участвовали мадам Дюпле и ее дочь Элеонора.

Семейство Дюпле вряд ли состояло из «кровопийц» и приспешников «чудовища». Именитый жилец не принес счастья семье своего квартирного хозяина. К началу 1793 года принадлежавшие Дюпле дома опустели: никто не хотел снимать в них квартиры. (Ряд биографов пишут, что один из домов отошел чете Леба.) Правительственные заказы оплачивались ассигнатами, которые стремительно обесценивались, а так как почтенный подрядчик привык честно расплачиваться за работу, ему пришлось продать все три дома. В разгар террора ворота дома мазали бычьей кровью. С подачи Робеспьера Дюпле выбрали в присяжные революционного трибунала, но он делал все возможное, чтобы появляться на заседаниях как можно реже. Говорили, что Робеспьер пытался через него влиять на голосование, хотя Леба опровергал этот слух. После 9 термидора всю семью Дюпле арестовали, но вскоре отпустили на свободу — кроме мадам Дюпле: ее нашли повешенной в камере, и никто не смог сказать, убийство это или же она сама лишила себя жизни. Если предположить, что она от отчаяния решилась на такой поступок, то, возможно, утверждение некоторых авторов, что она любила Робеспьера не только как сына, имеет под собой основание... Истины не узнает никто.