День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 33

– А кавалеры?

– Кавалеры делятся на два вида: одни обрывают дамские пуговицы, другие их пришивают.

– А ты?

– Я – обрыватель пуговиц, заодно и крючочков. Станете хоронить, набегут свеженькие, пухленькие, зареванные и засморканные, с разодранными одеждами, исцарапанными лицами, увядшими враз прелестями. Дружно возопят вослед, цокая каблучками: «Спасибо тебе, Гоша!..» И буквы аршинные на плите, каждому чтоб на зависть: «Тот самый Гоша. Виновник демографического взрыва».

– Не будет пухленьких, – возражает Маша, жена его, губы поджимая в обиде. – Свеженьких – тем более.

– Будут. Куда они денутся?..

Груборукие инженерши, бледноликие филологички, толстопятые врачихи, узкобедрые секретарши, светлоокие студентки, пышногрудые бухгалтерши, острозубые чертежницы, жадноглазые косметички, шоколадноликие, обнаженнотелые прелестницы слаборазвитых стран, коих не терпится отвести на ложе, – а сочинителю признавался, одному ему:

– Думаешь, я гуляка? Да мне кроме Машки никого не надо. Бывали, правда, увлечения на две-три встречи, точно из колодца выныривал: обольщать всякую дуру, таиться, врать напропалую – не царское это дело. Выпьем за Машку, друг мой. Под помидор с огурчиком.

Взывал в легком подпитии:

– Машка, жена моя, я тебя возбуждаю?

– Когда как, – отвечала.

– Ты меня добивайся, Машка!..

Давняя прельстительница‚ затерявшаяся среди строк и абзацев, набегает из темноты на свет костра.

Платье помято. Волосы встрепаны. Рот скошен в гримасе. Горло забито криком. Пуганая. Свирепо-беззащитная. Отстой томления в глазах.

– Мужчины, потрогайте меня!..

Отвечают с достоинством:

– Незнакомок не трогаем.

– А я требую. Потрогайте‚ и немедленно! Вот тут. И тут. Утолите мое нетерпение!..

Она звонит из уличных автоматов‚ эта женщина, взывает с упреком: «Куда ты опять пропал?..» А он не «опять»‚ он давно и без возврата‚ но этим «опять» поддерживает ниточку отношений, которая давно прервана.

Тенью мечется по бараку, руки заламывает.

– Я всё, всё о вас знаю, изменщики!..

– Ну уж… – возражают с ухмылкой. – Всё о нас самим неизвестно.

И – пропадая за кустами:

– Век! Век не трогали! Бесчувственные‚ все‚ все бесчувственные!..

Замирают шумные вскрики.

Хруст сучьев под ногой.

Знакомства с неутоленной женщиной следует избегать. Чтобы не обязывало. А с неутоленным мужчиной?..

Увядающая Фрума в байковом халате‚ крашеная брюнетка на выданье, наводит лак на ногти при свете костра. Пышные формы поражают воображение, хоть и не кажутся излишними; Фруму осаждают отставные поклонники, и она сообщает собравшимся:

– Заходит никудышный кавалер, садится к столу: шаровары под горлом‚ шлепанцы на ногах. «Мне вас показали». – «Вам меня показали‚ и что?» – «Я овдовел. Вы тоже. Давайте соединимся». – «Сколько вам лет?» – «Семьдесят два». – «Семьдесят два? Вы для меня старый. Уходите...» Стучится другой: чтоб я курицу съела! – те же шаровары у горла‚ те же шлепанцы на ногах‚ как одолжил у первого. «Мне вас показали». – «Уходите...»

Напевает в избытке чувств: «Нет, этот номер с нами не пройдет‚ и шутки ваши все мы понимаем...»

– Дамы! – советует Фрума. – Не огорчайте своих мужей. Им не обязательно всё знать. Мужчины! – советует. – Не разбрасывайтесь теми, которые вас полюбят. Их будет немного.

Раздолье на просторе...

…неспешные доверительные признания. Всё важно и нужно, пока не прогорит костер, даже походя оброненное слово, – кому потребен мир, в котором не излить наболевшее, себя не отыскать в себе в момент вызнавания?

– Чей черед?

– Я. Пусть буду я.

Туманится.

Вздыхает натружено.

Ворошит угли.

Всматривается в темноту, затаившись, в дальние, должно быть, пространства.

– Не смогу. Не получится…

Придется сочинителю.

Она шла по улице в платье до полу‚ которое делало выше ростом‚ притихшая‚ утонувшая в мечтаниях, и его лунатиком потянуло навстречу.

– Имейте в виду, – заговорил. – Ваша краса – дар редкостный. Выдана на подержание, чтобы радовать. Сберегите в сохранности, не то с вас спросится.

– Я постараюсь, – ответила без улыбки.

Она отодвинула в сторону всё и всех, покорив естеством своим, откровенностью порывов, словно от рождения была рядом. «Держись за нее, дружок, – сказала бы бабушка Хая. –Такие женщины до войны только были…»

Ей нравилось его удивлять. У нее это хорошо получалось.

«Поверни налево». – «Нам же не туда». – «А ты поверни». И покатили в сторону заката, под жаркого золота перелив, в восторге-изумлении, – донеслось громовое, через усилитель: «Водитель ”Москвича”! Остановитесь!» Подкатил милиционер на мотоцикле, суровый, непреклонно карающий: «Почему ехали посреди шоссе?» – «Пели», – повинился он. «Песню», – повинилась она. «А зачем?» Взмокший под мундиром. Загазованный до очумелости. «Хорошо нам…» Вздохнул, затуманился, отпустил без штрафа.

«Поехали!» – и они торопились под вечер в бревенчатый дом, промерзший до лета, вприпрыжку бежали со станции, взявшись за руки, – лапистые ели по сторонам, нежилой дачный поселок, слепые бельма окон. Даже шишка, подобранная на холоде, затворившаяся в чешуйках от злого ветра, отогревалась возле печки, раскрывалась, хорошея, высеивала семена свои, доверившись теплу, свету, их неуемным порывам.

Приезжали и в осеннюю распутицу – ошметки грязи на обуви, прибивали к кормушке кусочек сала, высматривали желтогрудых синичек, которые слетались на угощение, подъедали его в момент, склевывая остатки из-под шляпки гвоздя, потешно склонив головы, клювиками отстукивая по деревяшке.

Брали отпуск‚ забирались в самую глухомань‚ прожаривались без стеснения на припеке, запасая солнышко на зиму. В палатке, над бурливым потоком, под кленового листа пожар, заползали в спальный мешок, скроенный на двоих, засыпали в обнимку, вдыхая общие выдохи‚ а подходила пора возвращаться – ногам тесно в ботинках…

«У тебя хороший характер, – говорила, примериваясь. – С тобой можно жить».

Встречи продолжались. Продолжалось мучительное ликование: малостью перед ее щедротами, жгучим верховым палом по макушкам сухостоя, под ураганный ветер, не опускаясь до корневищ. «Мы до или после?» – «До. Всегда – до». Возле нее было блаженно засыпать, не ощущая веса тела, открывать поутру глаза в ожидании неотвратимого, как выдали ее на подержание, но скоро подойдут и отнимут. «Не по заслугам, – скажут. – Не по мужским вашим достоинствам».

Светофоры зеленели на пути к ней, машины расступались услужливо, водители пропускали без прекословия. Молил вечерами, в пустой квартире: «Объявись, ну объявись же!..» Звонила, притянутая на зов: «Ставь чайник!..», и замирал на балконе, высматривая появление такси, хлопанье наотмашь дверью машины, стремительный пробег к подъезду. Взлетала по лестнице, врывалась вихрем: кофе без сахара, ломтик брынзы, обрывание пуговиц и крючочков…