День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 10

Пристав первого участка капитан Шумович Антон Викентьевич – устойчивый прежде и нерушимый – растаял в мартовских далях; вслед за капитаном растаяли городовые‚ которых отстреливали на улицах куропатками; сквозь землю провалились друг за дружкой бранд-майор‚ гений сыска‚ три гренадерские дивизии‚ одна кавалерийская‚ артиллерийская бригада полного комплектования‚ а император-самодержец записал в дневнике после отречения: «Кругом измена‚ и трусость‚ и обман...»

Не связать развязанное, не собрать разобранное…

…и Гребенщиков завалился в пересменку‚ затянувшуюся на век. Не он один – всё завалилось: улицы‚ бульвар‚ кошка его Мими‚ хоть и не догадывалась об этом.

Пересменка‚ доставшаяся Гребенщикову, катила в свою сторону‚ цыкая слюной сквозь редкие зубы. Шаг от беззакония. Миллиметр от произвола. Огрызки судеб без права на пересмотр.

Громыхали по бульварному кольцу трамваи – «А»‚ первый номер – через необжитое пока настоящее, а на домах обвисали памятные доски‚ стены прогибая от тяжести‚ дабы застолбить эпоху дерзаний и свершений. (Зачем она пыжится, эта эпоха‚ доказывая свою исключительность‚ переименовывает улицы с городами‚ водружает постамент за постаментом? Всё можно перетерпеть‚ но не дурной вкус.)

Идол в Кремле‚ идол в душе‚ непременная «Азбука для безбожника», чтобы по слогам, на уроках ликбеза: «Даже ребенок теперь понимает: душ никаких и нигде не бывает». Праздновали тезоименитство Е. И. В. Государя Императора, перешли на Низвержение самодержавия и День Парижской коммуны, а из соседней школы доносилось с уроков пения: «На Кавказе есть гора‚ под горой дорога. Пионер не носит крест и не верит в бога».

«Никогда не молись о новом царе. Что ни новое‚ то во вред…»

После революции к Гребенщикову подселили соседей‚ уплотнив до бездыхания‚ оставив бывшему владельцу малые квадратные метры‚ на которых затаился с законной супругой Верой Николаевной и со своими детками‚ чьи имена канули в Лету. По утрам соседи наперегонки бежали в ванную и туалет: знай Гребенщиков заранее‚ соорудил бы в квартирах по три кухни‚ четыре ванные комнаты‚ шесть унитазов.

И снова – с некоей долей авторской безнаказанности, дозволившей его героям перемещаться по сиюминутному хотению, благо переплеты для них не преграда.

В комнате для прислуги поселился дворник Герасим (Степан‚ Петр‚ Николай)‚ который остался с метлой‚ но без белого фартука. Герасим получал малые копейки – не разживешься‚ и его сожительница варила суп из костей, не суп, клей столярный, посытнее да подешевле: вся кухня пропахла их супом‚ стены обметало липучим налетом.

Полотер Мышкин‚ тихий и усталый‚ занял половину перегороженной гостиной; вернувшись с работы, жарил оладьи-тошнотки на пахучем растительном масле‚ а было подозрение – на машинном. Стоял у Мышкина самодельный гардероб‚ дюймовыми гвоздями сколоченный‚ табуретки занозистые‚ стол скособоченный: всё он‚ всё сам сотворил‚ к ремеслам склонность имея, слепоту к красоте вещественной.

Вторую половину гостиной заселили чадолюбивые Фуксы. Еврейская женщина готовила на кухне диковинные блюда; еврейский мужчина весенними вечерами пел у окна голосом высоким, с переливами: «Ву немт ми а бохер, а бохер аф цу эсн ди варничкес?..» – «Если ты‚ Шлёма Мордух-Залман‚ не прекратишь‚ – пригрозил полотер Мышкин‚ тихий и несчастный, – я заявлю куда следует».

В помещении возле туалета томился застенчивый интеллигент – диковинным существом‚ нервно теребил замусоленный галстук‚ с содроганием шагая на службу, где подстерегал коллектив с неминуемой резолюцией, на тарабарском языке‚ которую – не дай Бог! – поставят на одобрение.

В каморке неопределенного назначения обитала сторожиха Липа; воротившись с работы‚ чаи гоняла с кусковым сахаром‚ взахлеб и вразгрыз. Кабинет занимал некто молчаливый и необъяснимый‚ который выбросился с верхнего этажа по невыясненной причине. Достанься ему комната без окна‚ глядишь‚ обошлось бы. Возможно‚ погиб бы в войну. Возможно, в лагерях. Всякое возможно.

Шагнувшему из окна – в окно не вернуться.

У прелестной Веры Николаевны был столик на кухне‚ стиснутый с боков чужими владениями. Дворник не заносил дрова по черной лестнице‚ кухарка не готовила на огромной плите‚ и Вера Николаевна обучилась разжигать примус‚ наливая в него вонючий керосин‚ тыкая иглой в засоренную форсунку‚ наливая по кромке ядовитый денатурат‚ часто-часто накачивая насос‚ с содроганием ожидая грохота с пламенем‚ когда кастрюлька взлетит к потолку, лапша обвиснет на давно небеленых стенах.

Беду проносило мимо, и к вечеру Вера Николаевна оттирала до блеска чумазую кастрюлю и закоптелый чайник, проволочным ершиком очищала бутылку из-под кефира. Дом ветшал‚ ничья теперь‚ безликая жилплощадь‚ переполненная населением; на ремонт не отпускали денег‚ и подтек на потолке становился подтеком в сердце Гребенщикова‚ скол на кирпиче – рубцом на теле.

Но кто-то уже прижился‚ свыкся-обтерпелся‚ не ведая лучшего. Кому-то было покойно и укладисто, ибо не требовало размышлений, а кому-то доставался праздничный набор, выделенность из общего ряда под красные числа календаря: печень трески‚ сайра в масле‚ банка болгарских помидоров…

Могло ли оно быть по-другому?

Ответ неизвестен.

Известны лишь несостоявшиеся надежды былого.

Во дворе нашего дома построили дощатую контору домоуправления. Стол под кумачом для заседаний‚ стенгазета с орфографическими ошибками‚ дружный совет содействия, энтузиасты-общественники, шумливые и бурливые, вечера проводившие в конторе из-за высокого уровня сознательности и невозможной скученности обитания.

Фотография предвоенных лет, на фоне кирпичной стены. Первому ряду поставили стулья, остальные разместились за их спинами. Слесарь в кожаной куртке. Водопроводчик. Молоденькая секретарша. Дворник в пиджаке с галстуком, погибший на войне. И среди них, а кажется, отдельно от всех – незнакомка средних лет, в чистоте лица и помыслов.

Крайним слева сидит мой отец, доброволец-помощник. Шлёма Фишелев Кандель, куда уж яснее? В обиходе Соломон Филиппович: тоже не спутаешь. Костюм, галстук, жилетка – единственные, должно быть.

Рядом с отцом тощенькая‚ вне возраста и пола общественница с неуемным призывом во взоре, готовая на труд и на подвиг. Черное платье с белым кружевным воротничком, на груди знак «Отличный административный работник», который выдавали не всякому: красный флаг со звездой‚ серп и молот‚ разводной ключ с молотком на эмалевом фоне.

Третьим слева строгий военный в форме. Кубик в петлице. Хромовые сапоги. Командирская фуражка со звездой. «Из ”органов”…», – шептали с оглядкой. «Заведует сапожной мастерской…», – шептали.

Посреди всех управдом Кузьма Николаевич: кепка на голове, крохотные усики‚ рубаха навыпуск под пиджаком, перепоясанная ремешком. Любил, должно быть, поесть, был, наверно, не вредный, но порядок наводил неукоснительно, в подъездах и на чердаках, – здание стояло на правительственной трассе, его вызывали куда надо и как надо обязывали.