Именно то, что спёкшийся в паштет садовник относился к нерешительным анималистам, и то, что все об этом знали, делало вину Ленки более чем серьёзной. Выходило по всему, что Ленка очень даже соображала, что творит. Ага. Когда вокруг тебя бьются багровым столбы пожаров, разваливается на куски воздух и шипит кипящая пена, когда ты, с лихорадочно горящими глазами и сердцем, ломающим грудную клетку, идёшь по издыхающему миру, тогда очень сложно контролировать себя. Сложно. Но не до такой степени, чтобы не сообразить, что перед тобой человек, которому здесь взяться неоткуда. И не до такой, чтобы не услышать, как он обращается к тебе по имени или по позывному… И не до такой, чтобы не остановиться…
Ленка оправдывалась. Шептала скороговоркой, что пацан случайно попал под обвал или вроде того, краснела, заикалась и почти всхлипывала, но координатор садовников не верил. Показательные разборки устроили в нашем клубе – созвали всех, даже новичков. Наши молчали, опустив глаза. Ленка оправдывалась. Растерянно разводила руками, дребезжала истеричными нотками, но я видел, как за широко раскрытыми, блестящими от слёз глазами таится волчья ухмылка. Координатор садовников тоже видел. И после того, как Ленка тяжело вздохнула и замолкла, выдал только одну фразу, обращаясь сразу ко всем и ни к кому: «Всё понятно. Псу мы забираем. Сегодня». Я тогда не понял, почему Сопелька вздрогнула. Меня лишь покоробило то, с каким нажимом «садовник» произнёс Ленкин позывной. Это свистящее «с» посерёдке. «Пссса».
Ленка пропала. Я не ждал её, потому что Сопелька всё мне пояснила и с какой-то злой обречённостью выдавила под конец: «Доигралась, дура. Покажут ей творцы-создатели кузькину мать!»
Какое-то время я скучал по Ленке. Заходя в клуб, по привычке искал глазами её несуразную фигуру, иногда оборачивался, заметив похожий силуэт. Дома перебирал её вещи, натыкаясь то там, то тут на грязное бельё и початые бутылки. А потом забыл. Через полгода мне присвоили «любительский», затем «полу-профи», и вскоре клубные новички начали расступаться передо мной, перешёптываясь и заискивающе заглядывая в лицо. Меня затянула игра.
* * *
Я снова и снова разглядывал трёхмерки, переворачивая странички, перекладывая их слева направо, сверху вниз и обратно, ласково трогая курсором Ленкины ноздри, брови и плоскую грудь. Я нашёл её среди десятков тысяч прекрасно проработанных тварей, слишком похожих на людей, чтобы быть кем-то ещё. Всё правильно. Садовники наказали Ленку как положено: заперли на пять лет в параллельной реальности, скроенной точно по Ленкиной идеальной модели. Ровно пять лет Ленке пришлось существовать внутри собственной мечты, а теперь мне предстояло эту мечту разрушить. Вообще-то я мог отказаться, и тогда бы за Ленкой отправился кто-нибудь другой, кто-то, никогда её не знавший или знавший лишь понаслышке.
Я допил чуть тёплый чай, бросил кружку, покрытую изнутри многодневным коричневым налётом, в раковину и пошёл собираться.
Вход в эту параллель «садовники» установили не как обычно, за городом, а на заброшенной стройплощадке недалеко от Третьяковской. Кодовый замок, повешенный в разбитой телефонной будке вместо аппарата, мигал зелёным индикатором готовности. Я набрал два ряда цифр, почти не подглядывая в шпаргалку.
И вышел из будки.
А здесь было хорошо. Дышалось очень легко, и пахло корицей. Я осмотрелся, сорвал лист с тополя, растёр между пальцами скользкую терпкую свежесть. Весна? Лето? Ранняя осень? Ленка всегда любила тепло. Карту я помнил почти наизусть, и, судя по ней, Ленкин мир в периметре занимал чуть больше Московской области, поэтому добраться до указанной в базе улицы не представляло сложности. Я вышел на дорогу, и тут же возле меня услужливо тормознул горбатенький «запорожец» – Ленка питала к таким вот дурацким машинкам нежность. За рулём сидел седой, краснощёкий старик. Мне вспомнился Дед Мороз на открытке, пришпиленной к заляпанному стеклу буфета. Подумалось, что жалко будет уничтожать этого старика, да и вон ту парочку, сидящую на скамейке под сиренью – тоже.
Садовники постарались. Здесь, на небольшом куске чужой реальности, была собрана вся Ленка. Ленка – ребёнок, Ленка – школьница, Ленка – молодая и бестолковая, одинокая и несчастная Ленка. Я узнавал её в каждой тени от высокого фонаря, в каждом одуванчике, в каждом распахнутом окне. Нет. Не истеричную бабу, и не Псу, ненасытную и безжалостную в игре, готовую вспороть чью-то шкуру с ликующей улыбкой. Я узнавал другую Ленку – Ленку домашнюю и смешную, Ленку, которая вечно пела гимн, сидя на унитазе, или, забрав волосы в жидкий хвостик, рисовала зайцев для соседской девчушки.
– Сколько должен? – спросил я, с трудом выбираясь из «запорожца».
– Обижаешь, сынок, – Дед Мороз ещё больше покраснел, и я опять почувствовал Ленку. В её мире могло происходить лишь так.
Горячий асфальт, расчерченный на квадраты классиков, был усыпан тополиным пухом. У дома верещали дети, пытаясь вытащить из подвального окошка кота. Щурилась на солнце кукольная старушка, похожая на Ленкину бабку с черно-белой фотографии. «Вам не будет больно», – подумал я и шагнул в густую прохладу подъезда.
Ленка стояла в дверях. В неухоженных руках белым флагом болталось вафельное полотенце.
– Привет! – сказал я.
– Привет, а где Генка? И ты за хлебом… – она осеклась, схватилась за косяк. Полотенце соскользнуло на пол, цепляясь за полы длинного халата. – Это ты?
– Угу, – я зашёл внутрь, огляделся. В квартире едва уловимо тянуло хлоркой. – Отчего-то надеялся, что у тебя покруче.
– Нам… Мне достаточно, – она медленно закрыла дверь, прислонилась спиной к дешёвой обивке. – Что? За мной?
– Да. Собирайся. Неплохо устроилась. Ленк, только не ной. Ты же знала, что так получится.
Ленка плакала. Не так, как раньше: с громкими всхлипами и обвинениями. Она плакала молча, без слёз, вытягивая из себя душу по ниткам. И из меня тоже.
– Ленк. Я постараюсь, чтобы никто ничего не заметил. Раз, и всё. Я умею. Они просто исчезнут, все и сразу. Ленк. А потом вернёмся домой, собаку заведём.
– У меня сын. От тебя, между прочим. Познакомить? – Ленка подняла с пола игрушечного кролика и вцепилась в него так, что побелели костяшки пальцев.
Я мотнул головой. Хотелось как-то её утешить, но я понимал, что напрасно.
– Лен. Давай уже. Тебя отвести на выход, или сама?
Я стянул с плеча рюкзак. Ленка вздрогнула, метнулась ко мне и вдруг резко остановилась. Лицо её осунулось, и я вновь поймал то самое волчье выражение.
– Ладно. Раз по-другому не выйдет. Можно мне попрощаться с Генкой, с сыном – он на улице? И слушай, пусть они – мой муж и мой сын… Если ты вдруг передумаешь всех и сразу, тогда пусть они будут последними.
Я согласно кивнул, я ободряюще хмыкнул, я достал оборудование. Ленка внимательно следила за моими руками.
– Аккуратист. Знаешь, а здесь ты совсем другой, – в её голосе слышалась тупая бабская тоска.
Я смотрел через распахнутую дверь балкона, как Ленка, склонившись над чернявеньким пацанёнком лет пяти, говорит что-то, как плывёт счастливой улыбкой малец и как заливается смехом чересчур радостная Ленка. Потом Ленка чмокнула пацана в макушку и пошла прочь, чуть подпрыгивая и, кажется, даже напевая. Полы домашнего халата задорно развевались, обнажая полные ноги. Я взглянул на часы: по расчёту, через час Ленка уже будет вне зоны поражения, и я смогу приступить.