– Идите. А Каплан мы у вас заберем. Сегодня же!
Через несколько дней, когда уже ничего нельзя было исправить, потрясенный Петерс поделился своими переживаниями с одним из близких друзей.
– У меня была минута, – рассказывал он, – когда я до смешного не знал, что мне делать: самому застрелить эту женщину, которую я ненавидел не меньше, чем мои товарищи, отстреливаться от них, если они станут забирать ее силой, или же… застрелиться самому.
В тот же день, 2 сентября 1918 года, Петерсу пришлось отчитаться еще об одной акции, проведенной накануне. Ему напомнили о воззвании ВЦИК, опубликованном сразу же после выстрелов в Ленина, в котором выражалась уверенность в том, что будут найдены «следы наймитов англичан и французов». Чтобы выполнить указание Свердлова и найти эти следы, в ночь на 1 сентября 1918 года чекисты арестовали британского посланника Роберта Локкарта.
Эта история настолько интересна и настолько малоизвестна, в ней столько любопытных фактов и, что особенно ценно, присутствует, если так можно выразиться, взгляд со стороны, что рассказать о ней придется чуть подробней.
«ЭПИЗОД № 7»
Дело Локкарта, или так называемый заговор послов, вошло в официальную историографию как подлейшая акция, организованная официальными представителями Антанты, с целью свержения советской власти. На самом деле все было далеко не так, как это описано в утвержденных цензурой учебниках.
Если помните, на первых страницах книги я упоминал высокопоставленного английского дипломата, который оказался свидетелем патриотического угара, охватившего Петербург в связи с началом войны. Этим дипломатом был Роберт Гамильтон Брюс Локкарт. В Россию он приехал в 1912 году и пробыл там до сентября 1917-го. Его миссия состояла в том, чтобы поддерживать стремление России победить Германию и завязывать дружеские отношения с людьми, которые это стремление разделяют. Среди таких людей были не только правительственные чиновники, банкиры и предприниматели, но и всем известные деятели культуры.
Локкарту тогда не было и тридцати, человеком он слыл открытым, симпатичным и контактным, к тому же хорошо говорил по-русски, был заядлым футболистом и, бывало, отчаянно сражался за одну из иваново-вознесенских команд. Тогда эта английская игра в России только начинала приживаться, но болельщиков уже было предостаточно. Среди них были Максим Горький и Федор Шаляпин, которые произвели на юного англичанина неизгладимое впечатление. Они подружились, часто встречались, а Локкарт, будучи не только дипломатом, но и журналистом, придя домой, садился за письменный стол и торопливо записывал свои впечатления от встреч с этими людьми.
Вот что он, например, записал после одной из встреч с Горьким.
«Максим Горький произвел на меня сильное впечатление как своей скромностью, так и своим талантом. У него необыкновенно выразительные глаза и в них сразу можно прочесть сочувствие человеческим страданиям, которое является преобладающей чертой его характера и которое, в конце концов, после длительного периода оппозиции привело его в объятия большевиков.
Ни один человек, когда-либо видевший Горького с детьми, животными или с молодыми писателями, не поверит, что он может причинить зло или страдания хоть одному человеку».
А буквально через день, после встречи с Шаляпиным, Локкарт снова садится за стол.
«Впервые я встретился с Шаляпиным в „Летучей мыши“ – это был своего рода клуб Московского Художественного театра, считавшийся излюбленным местом литературной и артистической Москвы. За час до появления Шаляпина в „Летучей мыши“ я видел его в опере „Борис Годунов“, где он являл собой королевское величие с манерами крупного аристократа и с руками, как у венценосного дожа.
Однако, все это было театральным трюком, поразительным примером того драматического таланта, по поводу которого Станиславский всегда говорил, что Шаляпин был бы величайшим актером мира, если бы он решил оставить пение и перейти в драму. Вне сцены он был мужиком, с мужицким аппетитом и большими крепкими руками сына земли.
А однажды мне довелось услышать забавную историю, которую Горький рассказал о своем друге. В молодости они оба бродили по Поволжью в поисках работы. В Казани местный импресарио искал молодые таланты для пополнения хора. Ему нужны были тенор и бас. Два бедно одетых кандидата вошли в его контору. Им сделали экзамен. Импресарио выбрал тенора, но забраковал баса. Тенором был Горький, а басом Шаляпин.
Всемирно известный бас Федор Шаляпин оглушительно хохотал, когда слушал этот рассказ, но не опровергал ни одного слова».
Значительно позже, когда свергли царя и к власти пришло Временное правительство, Локкарту пришлось общаться и с кадетами, и с эсерами, и с меньшевиками, и с большевиками. Но наиболее яркое впечатление на него произвел Борис Савинков.
«Больше чем другие русские, Савинков был теоретиком, – писал Локкарт в своем дневнике, – человеком, который мог просидеть всю ночь за водкой, обсуждая, что он сделает завтра, а когда это завтра приходило, он предоставлял действовать другим. Нельзя отрицать его талантов: он написал несколько прекрасных романов, он понимал революционный темперамент лучше кого-либо и знал, как сыграть на нем для собственной выгоды.
Как и большинство русских, он был одаренным оратором и производил впечатление на слушателя. Как-то раз он совсем покорил мистера Черчилля, увидевшего в нем русского Бонапарта.
Однако, у него были роковые недостатки. Он любил пышность, несмотря на честолюбие, не хотел пожертвовать своими слабостями ради этого честолюбия. Его главная слабость была и моей слабостью – склонность к коротким приступам лихорадочной работы, и вслед за ними – длинные периоды безделья. Он был трагической фигурой, к которой нельзя было не чувствовать глубочайшей симпатии».
Все эти наблюдения очень ценны, так как они объективны и беспристрастны, и позволяют увидеть известнейших людей того времени в другом ракурсе и другими, незашоренными глазами.
А потом Локкарт, если так можно выразиться, крупно погорел! Как генеральному консулу в Москве ему было строжайше запрещено вступать в интимные отношения с русскими женщинами: англичане считали, что такими женщинами могут быть только сотрудницы контрразведки, которые в постели выведают все английские тайны. И хотя Локкарт увлекся не русской, а еврейкой, этого было достаточно, чтобы его вызвал посол, как следует отчитал, предложил взять отпуск по болезни и отправиться на родину. Как позже писал Локкарт: «Я знал, что мой вынужденный отпуск по болезни на самом деле был отзывом, что никогда сюда не вернусь, и улизнул из Москвы в первых числах сентября 1917 года, скорее как преступник, нежели как мученик».
Но так случилось, что после победы Октября Локкарта вызвали Министерство иностранных дел и сказали, что он должен немедленно отправиться в Россию во главе специальной миссии, чтобы завязать неофициальные отношения с большевиками, которые стремятся заключить сепаратный мир с Германией. Главная сложность и неприкрытая двусмысленность положения состояла в том, что британское правительство советскую власть не признавало, а какую-то миссию в Петроград отправляло: по всем дипломатическим канонам эта миссия не могла говорить от имени правительства, а ее сотрудники не обладали правом дипломатической неприкосновенности.