А в девять утра вошел Петерс, сказал, что мы можем отправляться домой и что своим освобождением мы обязаны Чичерину. Но 3 сентября я снова попал в тюрьму, и на это раз – надолго».
На этом записи Локкарта обрываются, и это понятно – ведь целый месяц, пока не стало ясно, что жизнь Ленина вне опасности, жизнь Локкарта висела на волоске. Получив запрет применять к английскому дипломату физические меры воздействия, Петерс пытался сломать его психологически. Сперва на его глазах избили до полусмерти какого-то уголовника, который сидел в его камере. Потом чуть ли не на его глазах расстреляли Щегловитова, Хвостова и Белецкого, которых Локкарт хорошо знал как министров царского правительства. А когда подвальная камера кавалерского корпуса Кремля, в которой держали Белецкого, освободилась, туда незамедлительно перевели Локкарта, тем самым дав понять, какая его ждет участь.
Тем временем следователи собрали такой убийственный материал, что когда с ним ознакомили Локкарта, он понял, что пули ему не избежать. Все началось с того, что чекисты обратили внимание на каких-то то ли нищих, то ли босяков, которые шныряли около английского посольства. Босяк – он есть босяк, что с него возьмешь. Но наметанный глаз одного из наиболее опытных чекистов обратил внимание на выправку и на походку старательно бедно одетых людей: так держатся и так ходят только хорошо вымуштрованные офицеры. А что они делают около посольства? Зачем туда время от времени заходят? Да и вещмешки, которые они оттуда выносят, явно не пустые и заметно оттягивают плечи.
Поняв, что дело тут нечисто, люди с Лубянки решили организовать подставу, а проще говоря, провокацию. Однажды вечером к Локкарту пожаловали два представительных латыша. Одним из них был командир 1-го дивизиона латышской стрелковой бригады Берзин, другим – его адъютант. Берзин не стал ходить вокруг да около, а прямо сказал, что его люди пребыванием в большевистской России недовольны, что хотят домой, что им осточертело сознание того, что на их штыках держится кровавый режим, и если есть люди, которые горят желанием его свергнуть, то латыши не прочь к ним присоединиться.
Странное дело, но Локкарт на эту простодушную наживку клюнул. Он сказал, что такие люди есть, что они готовы бороться, что средства на эту борьбу тоже есть, вот только их силы разрозненны, но если их объединят известные своим мужеством и своей организованностью латышские стрелки, дело пойдет на лад. После того, как из обещанных 5 миллионов рублей Берзин получил на руки чуть больше одного миллиона, заинтересованные стороны приступили к разработке плана восстания. Два латышских полка должны были двинуться в сторону Вологды и помочь английскому десанту. Оставшимся в Москве предписывалось захватить Кремль и арестовать правительство во главе с Лениным. Кроме того, надо было взорвать мосты через Волхов, чтобы отрезать Петроград и организовать там голод.
Когда Берзин выявил всю сеть, когда ему стало известно, где хранится оружие и где живут заговорщики – а в заговор были вовлечены не только бывшие офицеры, но даже студенты, актрисы и журналисты, – к делу приступили чекисты. Так Локкарт оказался на Лубянке, а потом в подвале Кремля. Он прекрасно понимал, что улик против него так много, что если будет суд, то смертного приговора ему не избежать. И только когда в Англии арестовали и посадили в тюрьму Литвинова, когда правительства Англии и Франции прислали в Москву резкие ноты протеста, когда к ним присоединились нейтральные страны, большевики немного остыли. Но решающее слово было за Лениным. Когда ему стало лучше, когда он стал читать газеты и аналитические справки, которые приносили из Совнаркома, он вызвал Дзержинского и не терпящим возражений тоном приказал:
– Прекратите террор!
Этого было достаточно, чтобы Локкарта и других заговорщиков, которых не успели расстрелять, тут же освободили и через Финляндию отправили на родину. И, знаете, кто провожал Локкарта? Петерс. Да-да, тот самый Петерс, который неоднократно допрашивал и чуть было не расстрелял английского дипломата. И провожал он его не как чекист, а как старый, добрый знакомый. У него хватило то ли совести, то ли наглости обратиться ко вчерашнему арестанту с поразительной по своей простоте просьбой.
– Вы знаете, Локкарт, у меня ведь жена англичанка. Мы давно не виделись. А почта не работает. Не могли бы вы передать ей письмо? – мило улыбаясь, попросил он. – Я, конечно, понимаю, что после всего, что было, вернувшись домой, вы будете проклинать меня и называть злейшим врагом, но я выполнял свой долг.
– Да ладно вам, Петерс, – протянул руку Локкарт. – Давайте ваше письмо. Политика – политикой, но люди должны оставаться людьми.
Локкарт свое слово сдержал и письмо жене Петерса передал. Но увиделись они не скоро, так как сыну латышского батрака было не до личной жизни. Бесконечные аресты, задержания, разоблачения, суды и расстрелы, расстрелы, расстрелы – вот чем, не зная ни сна ни отдыха, занимался Петерс. Став чрезвычайным комиссаром Петрограда, экономя время и подходя к работе творчески, Петерс приказал производить массовые аресты по… телефонным книгам.
– Телефон – предмет роскоши? – вопрошал он своих коллег, проводя экстренное совещание. – Предмет. Дорогостоящий? Дорогостоящий. Значит, тот, кто попал в телефонный справочник, богач, эксплуататор и классовый враг. А раз он классовый враг, то где должен находиться? Правильно, у нас, на Гороховой, 2. Но не долго: камер мало, а врагов много, так что следствие должно быть коротким, а приговор – расстрельным. Красный террор должен быть по-настоящему красным, так что буржуйскую кровь жалеть не будем!
И полились по питерским улицам такие реки крови, каких не было даже при Урицком. Хватали и ставили к стенке всех – вчерашних чиновников, офицеров, профессоров, предпринимателей и просто лиц непролетарского происхождения. Но иезуитский ум Петерса не мог находиться в простое, и он придумал новый ход.
– А что если, – шагая по кабинету, размышлял он вслух, – сыграть на благородных чувствах господ офицеров, воюющих на стороне белых? Они своих родителей, жен и детей любят? Любят. Ради них на жертвы пойти готовы? Готовы. Тогда мы делаем так: арестовываем выводки всех этих поручиков, капитанов и полковников, печатаем списки на листовках и разбрасываем их над позициями золотопогонников. Текст должен был кратким: если не перейдете на сторону красных, ваши семьи будут расстреляны.
– Но они могут сослаться на присягу, – слабо возразил кто-то.
– Срок – три дня! – рубанул Петерс. – Если не забудут о дурацкой присяге и не станут служить трудовому народу, разбросать листовки с сообщением о расстреле членов их семей. Пусть эта кровь будет на их совести!
И снова в подвалах ЧК загремели выстрелы. Офицеров, перешедших на сторону красных, больше не становилось, а вот горы трупов росли. Эти же методы изобретательный Петерс применял в Киеве, а потом и в Туркестане, беспощадно уничтожая «пособников» белых и басмачей.
Но недолго музыка играла… То ли излишняя старательность Петерса стала смущать власть предержащих, то ли он поднял руку на людей, облеченных доверием Кремля, но в 1937-м его арестовали, а в 1938-м расстреляли как врага народа.