Птица в клетке - читать онлайн книгу. Автор: Кристин Лёненс cтр.№ 17

Мало-помалу Эльза стала просачиваться из своего закутка и заполнять собой каждый угол дома. Обеденный стол находился двумя этажами ниже, у противоположной стены, но и там она маячила перед моим мысленным взором, не давая забыть о своем присутствии. По ночам она менялась со мной местами, чтобы нежиться на мягкой кровати, пока я корчился в ее душной выгородке.

Я удерживал себя от нового посещения, но через неделю мое терпение лопнуло. Сам не знаю, чего я ждал, кроме ответов на мои вопросы, но дважды отменял свое решение, прежде чем подняться к ней еще раз. Чего я боялся? Что меня застукают родители? Гестапо? Да нет, не только.

Она хмурилась от дневного света: наверное, из-за рези в глазах.

– Я перестала различать день и ночь, – сказала она, содрогаясь и закрывая лицо маленькими ладонями с обкусанными до мяса ногтями. А потом раздвинула два пальца, чтобы подглядывать в эту щель, как делала некогда моя сестра, играя со мной в прятки.

У нее были плебейские волосы, густые, черные, всклокоченные; тонкие черные волосины липли к щекам и шее. Глаза, до того темные, что на них почти не выделялись зрачки, покрыла какая-то остекленелая влага. Ресницы прямо кустились, отчего во всем теле угадывалась волосатость. Я брезгливо отвел взгляд и поймал свое отражение в застекленной раме гравюры, изображавшей улицу Вены девятнадцатого века с дамами в длинных платьях и шляпках с перьями. В этой раме мое лицо смахивало на те дегенеративные картины ^[35], над которыми мы от души хохотали, когда нам демонстрировала их учительница. Одна сторона – нормальная, а на другой, изувеченной стороне шрам поддернул вверх мои губы в легкой улыбочке, будто это сама смерть без устали напоминала, как надо мной поглумилась. Вместо того чтобы забрать меня к себе, она сама ко мне приросла, оживилась и больше не отставала, ухмыляясь каждому моему движению.

После созерцания своего портрета мне было нелегко вернуться к этой пленнице, но она изучала меня так, словно из нас двоих диковинкой оказалась она. Ну то есть по ее глазам невозможно было определить, что она смотрит на изувеченное лицо. Люди обычно переводили взгляд с одной стороны моего лица на другую, дабы определить, к какой стороне следует обращаться в разговоре, но, как ни старались сосредоточиться на здоровой стороне, помимо своей воли возвращались к скуле с проломом. Я видел, как из-за этого на их лицах отражается смущение. Но эта девица, похоже, не замечала в моей внешности ничего необычного. Так один человек просто смотрит в лицо другому; но тут мне вспомнилось, одновременно с удовлетворением и с досадой, что евреи даже в искусстве падки на любое уродство.

Я прикинул, на сколько же она старше меня – лет на пять-шесть, не меньше, – а потом спросил:

– Как тебя зовут?

– Эльза Кор.

– Думаю, точнее будет сказать: Эльза Сара Кор.

Она промолчала, а я и хотел разозлиться, да не смог. Сверху мне было видно, как она крутит что-то в пальцах: на первый взгляд – квадратик головоломки с ромашковым лугом. Другие фрагменты валялись рядом, среди хлебных крошек и свечных огарков.

– И давно ты поселилась в моем доме?

Узница сделала непонимающую гримасу, надув губы, которые и без этой уловки приковывали внимание: полная верхняя губа прильнула мыском к нижней – получилось этакое сердечко, как на открытке-валентинке. Под моим взглядом девица подняла с пола другие кусочки разрезной картинки и пристально осмотрела каждый, словно проверяла невидимые окуляры. В прошлый раз на ней была только ночная сорочка моей матери; теперь, несмотря на жару, она еще куталась в шаль. Все в ней выглядело запретным – возможно, из-за Нюрнбергских расовых законов ^[36], запрещавших физические контакты между арийцами и евреями.

Я разрешил ей выйти, но она лишь сказала спасибо и принялась грызть ногти. Молчание длилось до тех пор, пока у меня не появилось желание уйти, но я не знал, как это сделать. Я бы просто запер ее и ушел, как в прошлый раз, но почему-то не смог и ждал от нее хоть каких-то слов. Когда внизу закашляла Пиммихен, мы притворно вздрогнули. Впопыхах мы, каждый со своей стороны, принялись возвращать на место фанерный щит, и она выронила фрагмент мозаики. Я поднял его с пола и начал крутить так и этак: кусочек картона вначале, как ни странно, напоминал человеческую фигурку, а потом превратился в бесформенный участок луга. При ограниченности своего размера он вдруг сделался обширным и манящим, словно уголок сада, увиденный сквозь замочную скважину темницы. Я опустил его в карман.

После этого случая мне почему-то захотелось, чтобы она слышала меня как можно чаще. Возвращаясь домой, я с порога кричал, изображая радость и надеясь, что голос долетит до верхнего этажа: «Пиммихен! Это я!» А перед тем как лечь спать: «Пиммихен! Спокойной ночи! Я на боковую!»; «Мутти, куда ты перевесила мою карту? Мне нужно кое-что проверить!» Я топал, передвигаясь по дому, с грохотом отодвигался на стуле от письменного стола, всякий раз удваивал шумный зевок и кашель. Мне хотелось, чтобы она так же остро чувствовала мое присутствие, как я – ее. В конце концов мать сделала мне замечание, но Пиммихен вступилась, сказав, что даже при своей тугоухости должна меня слышать.

Через несколько дней я поднялся к ней еще раз, но теперь, прежде чем сдвинуть щит, побарабанил пальцами по фанерной загородке. Да-да, у меня было такое чувство, будто я вторгаюсь на ее территорию, хотя это она проникла ко мне в дом! А пришел я под тем предлогом, что она потеряла фрагмент от головоломки, – пришлось сделать вид, будто я только-только нашел его на полу. В этот раз она заметила мою руку – или, точнее сказать, отсутствие руки. На ее лице отразилось такое мучение, что у меня упало сердце. Можно было подумать, она увидела какое-то зловещее предзнаменование; а собравшись с духом, она потянулась ко мне и сжала ее – вернее, то место, где следовало быть руке. Отдавая себе отчет, что эта узница – мне не ровня, а потому не заслуживает благодарности, я все же подумал, что ни одна девушка еще не удостаивала меня такого жеста.