Чайф. Рок-н-ролл это мы! Семейная сага - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Карасюк cтр.№ 20

Ханхалаев, решивший ударить по Уралу, пригласил «чайфов» в буфет гостиницы «Измайлово». Джин «Beefeater» и крохотные бутерброды с красной икрой произвели на провинциалов неизгладимое впечатление. Вот она, настоящая жизнь суперзвёзд! Конечно, контракт с Костей подписали. В пользу недавнего сотрудника менеджерского корпуса «Наутилуса» говорило ещё и то, что в тот момент у «Нау» гонорар был 600 рублей за концерт, а «Чайфу» платили 150–200, и с этой дискриминацией надо было что-то делать.

Ханхалаев, оказавшийся очень приятным человеком и меломаном с хорошим вкусом и широким кругозором, занимался «Чайфом» с 1988-го до середины 1990 года и сделал очень много. Группа стала регулярно появляться в столице. Вначале Шахрин сотоварищи останавливались прямо у Кости дома и спали все вповалку на полу. Потом он селил свердловчан в чьей-то однокомнатной квартире на окраине Москвы. Судя по всему, этой квартирой пользовались какие-то спекулянты, потому что холодильник был забит красной икрой, а шкафы — коробками с новыми зимними импортными ботинками. Больших денег на «Чайфе» директор группы не зарабатывал, хотя и получал свою долю от концертов. В то время основным его бизнесом было размножение видеофильмов. Дома у Кости стояло много видеомагнитофонов, а на гастроли он брал с собой полную сумку кассет. В разных городах его ждали клиенты, которые покупали всё оптом. Иногда пора уже вылетать, а у Кости дописываются кассеты, и он не может остановить видеомагнитофон. Внизу ждёт такси с включённым счётчиком, все прыгают в него и мчатся в аэропорт…

Денег стало больше, но некоторые концерты сильно ломали вольнолюбивых уральских парней. Как-то играли в Министерстве иностранных дел на Смоленской площади в милой компании Маши Распутиной и Александра Серова, певших под фонограмму. «Чайф» выступать под фанеру наотрез отказался, но не смог устоять перед вежливой просьбой заказчиков «спеть что-нибудь политически актуальное». Сыграли «Где вы, где, кто стрелял нам в спины в тридцатых». Нет, песня хорошая, и «Чайф» мог её исполнить и сам по себе, но напрягали именно эти предварительные договорённости о репертуаре, обуславливающие гонорар. Да и эстрадно-фанерная тусовка доставала.

Ханхалаев настоял на обязательном присутствии проверенных хитов в каждом выступлении «Чайфа». Вроде бы вполне резонное требование, но если раньше сам Шахрин мог отказать публике в просьбах исполнить её любимую песню (вспоминается его чуть раздражённый ответ на реплику из зала: «„Белая ворона“ давно сдохла, и мы про неё больше не поём»), то теперь такое стало невозможно. Музыкантов порой с души воротило исполнять …цатый раз «Поплачь о нём» или чуть позже «Не спеши», но ничего не попишешь — законы шоу-бизнеса! Эти жёсткие рамки несколько напрягали.

Количество концертов диалектически начало влиять на качество жизни. Музыканты понимали, что «Чайф» перерос уровень дворовой команды. Шахрину уже надоело чуть кокетливо рассказывать журналистам, что он простой парень и работает на стройке, ведь вопросы ему задавали прежде всего как популярному музыканту. Мысли о переходе на артистические хлеба периодически его посещали, но разные причины не давали сделать этот шаг: «После того, как в 1985 году я получил квартиру в МЖК, в принципе, я мог со стройки уйти, но я очень сдружился с командиром нашего комсомольско-строительного отряда № 21 Сашей Шавкуновым. Он закончил филологический факультет Университета, сам был человек творческий, писал рассказы. Сашу пригласили бригадиром в СМУ-20 и он набрал бригаду из бывших КСОшников. Молодых, весёлых, активных ребят. И уговорил меня остаться. До этого в моей бригаде все были старше меня, а теперь на стройплощадке стало гораздо веселее. Да и зарабатывать мы стали больше. Саша знал, что я занимаюсь музыкой, и всегда шёл мне навстречу — давал отгулы, закрывал глаза на опоздания с воскресных поездок. Я понимал, что ни в каком другом месте мне столько не позволят. Мы даже брали его с собой на гастроли — организаторы всё равно оплачивали дорогу. Поэтому ещё три года я отработал на стройке, можно сказать, по инерции. Это был такой переходный период. Ты вроде бы ещё на стройплощадке, но одной ногой уже стоишь на сцене».

Споры, кем быть: музыкантами или строителями-инженерами-грузчиками, велись обычно в поездах по дороге домой: «Ты едешь и понимаешь, что опять в понедельник с утра не успеваешь на работу, значит останешься херачить до 9 до 10 вечера во вторую смену — отрабатывать своё опоздание… Но нам же нравится то, чем мы занимаемся! Ну да, больше денег не гарантировано, и перспективы туманные, но нам же это нравится!»

«Нравится» было весомым аргументом, а в последнее время к нему добавились увеличившиеся гонорары за участившиеся концерты. И в 1988 году непростое решение было принято — «чайфы» стали профессиональными музыкантами.

Шахрин с Бегуновым работали в одной бригаде на стройке. И увольнялись вместе. Просто пришли в управление и сказали: «Мы пошли играть музыку». Начальство покрутило у виска и махнуло рукой: «Ну, если чего, возвращайтесь, парни вы хорошие, с вами весело». И они ушли, как думали многие, в никуда. «Решение бросить работу стало одним из самых смелых поступков в моей в жизни, — говорит Бегунов. — Мы просто начали понимать, что по-другому уже не получается. Времени, которое мы могли посвятить группе урывками, в выходные дни, уезжая и отпрашиваясь на какие-то небольшие сроки, просто не хватало. А „Чайф“ был ярче, шире и серьёзнее, чем другие наши занятия». Шахрин тщательно взвесил все за и против: «У меня с детства отец воспитал спокойное отношение к деньгам. Я смотрел на них, как на систему отопления: есть батарея, в ней должна быть горячая вода, чтобы дома было тепло. Но при этом никакого преклонения перед этой батареей я не испытывал и удовольствия от самого процесса зарабатывания денег — тоже. В конце 1987 года я на стройке получал 250–300 рублей — приличные по тем временам деньги. Переходя на музыкальные хлеба, я понимал, что моя семья не замёрзнет, может быть, температура в батарее чуть-чуть понизится, но не смертельно. Дети маленькие были ещё и не шибко понимали, что происходит. А Елена Николаевна у меня — мудрая женщина. Видимо, в моих глазах было написано — что бы она сейчас ни сказала, я сделаю всё равно по-своему, я уже принял решение. Она меня достаточно хорошо знала: я могу долго сомневаться, но если я решение принимаю, то уже точно это делаю».

Со стороны почти ничего не изменилось, но изнутри многое стало совершенно другим. Теперь от вчерашнего хобби зависело, чем будут ужинать твои жена и дети. Жёны кстати здорово помогали. Медсестринская зарплата Маши Бегуновой в те месяцы стала существенной частью семейного бюджета. Лена Шахрина работала, а вечерами шила детские комбинезоны на продажу. Володя бегал по комиссионкам, искал старые импортные плащи, которые Елена-искусница превращала в шикарные детские одёжки. Реализацию готовой продукции взял на себя муж. Теперь на Тучу он ездил не только меняться пластинками, но и торговать комбинезонами, которые уходили влёт. Лена успевала ещё и обшивать всю семью. Сценические и повседневные костюмы Володи, от штанов и до кепки, были исключительно haute couture. «Тебе бы ещё сапоги научиться тачать, вообще бы цены не было», — мотивировал Лену довольный муж.

«Чайф» начал пристальнее относиться к работе менеджера, ведь гонорары стали единственным доходом их семей. К счастью, даже организационные осечки шли в плюс. В далёком Владивостоке «чайфы» обнаружили, что их концерты отменили — у организаторов-комсомольцев дебет почему-то не сошёлся с кредитом. Неустойку по договору пришлось выбивать случайно оказавшемуся в Приморье Андрею Матвееву, который гипнотизировал горкомовских аппаратчиков своей алой книжечкой члена Союза журналистов СССР. Запуганные обещаниями громкого скандала комсомольцы выплатили «Чайфу» все долги. Концерты так и не состоялись, а обратные авиабилеты через полматерика были куплены заранее, и уральцы неплохо отдохнули недельку на дальневосточных пляжах.