Фронда - читать онлайн книгу. Автор: Константин Кеворкян cтр.№ 174

Это находило отражение в общественной, в личной жизни, и даже интимной сфере. Вопросы функционализма человеческого тела, открытости половой жизни, стали важным моментом в десакрализации таинства, понимания того, что человек (и его тело) принадлежит сам себе. Своей судьбой «сам человек и управляет», – как говаривал Иван Бездомный. А человеческая физиология – тот самый наглядный и простой пример, который может убедить каждого через собственные ощущения.

Сексуальная революция 1920-х годов объективно расшатывала вековые устои, на которых стояла патриархальная община – целомудрие, зависимость от одного партнера, влияние общественного мнения на принятие индивидуальных решений. «Религия, пытаясь примирить со скверной реальностью, уничтожала боевые порывы, принижала, сдавливала ряд телесных и общественных стремлений, сплющивая тем самым большую их часть в сторону полового содержания», – так писал в своей нашумевшей работе «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» известный теоретик Арон Залкинд (9). Книга Залкинда имела широкий общественный резонанс. Ильф и Петров ее наверняка знали, а потому в хрестоматийной связке фамилий «Палкин – Чалкин – Галкин и Залкинд» усматривается дополнительный юмористический оттенок, заложенный соавторами.

«У нас религиозным усердием отличались только сектанты, всякие хлысты, трясуны, прыгуны, скопцы, частично староверы, а нормальные православные смотрели (и смотрят) на церковь только как на развлечение, праздники же для них – прямой повод налить морды без упреков жен и угрызений совести» (10). Присмотритесь вокруг – многое ли изменилось с той давней дневниковой записи Ю. Нагибина? Это по поводу происходящего сегодня церковного ренессанса.

«Народ-богоносец», каким он представлялся в чаду воскуриваемых интеллектуалами фимиамов, после того, как развеялся дым пожарищ революции, оказался значительно проще и приземленней. Это разочаровало многих, кто раньше видел в нем неиссякаемый источник истины, но вдохновило тех, кто считает, что с народом считаться не стоит, а необходимо вести его за лидером (агентом влияния, мессией, духовным авторитетом – нужное подчеркнуть). Раз так: то за рога – и в стойло! Хотя нужно отдать должное нынешней демократии: в отличие от раннекоммунистической эпохи обработка нашего сознания ведется преимущественно мягкими технологиями внушения, а не расстрелами несогласных и взрывами церквей.

Впрочем, массовое разрушение храмов пришлось как раз на эпоху «демократа» Хрущева, а прагматичный Сталин предпочитал использовать церковную недвижимость с пользой. Там размещались клубы, кинотеатры, школы, музеи (предпочтительно антирелигиозные), кооперативы, библиотеки, столовые, колонии для беспризорных, общества политкаторжан и склады (зерна, сена, инструментов, утильсырья и хлама). Почти первое, что видит Бендер в захолустном городке, – приспособленная под склад церковь: «Из церковного подвала несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно, хранился картофель.

– Храм Спаса на картошке, – негромко сказал пешеход».

И это еще не худший вариант, поскольку оставлял надежду на сохранение архитектурного сооружения, а сколько было уничтожено «движимого» церковного имущества – сожжено, растащено, переплавлено. Мы очень многим обязаны тем людям, которые сквозь равнодушие окружающих, используя малейшие зацепки, сохраняли для грядущих поколений культурные ценности Православной церкви, хотя нередко встречали ироническое отношение именно среди т. н. «передовой» интеллигенции.

М. Пришвин в дневниках упоминает об одном из таких старателей: «Был у меня Алекс. Иван. Анисимов “завед. искусством” из тех, которые отмахиваются иконой от социализма, а самую икону из предмета культа превращают в музейную вещь» (11). Но в целом, разграбление происходило при довольно равнодушном отношении основной массы интеллигенции, которая хорошо помнила роль Святейшего Синода при царе, моральное разложение духовенства накануне революции, распутинщину и пр.

Планомерное наступление на религию подразумевало и распространение на священников и членов их семей всех ограничений, от которых страдали представители ранее привилегированных слоев. Как мы помним, детей из дореволюционных образованных классов ограничивали в образовании, исходя из классовых приоритетов (хотя тому были и объективные причины – чрезмерное количество студентов в молодой республике). Студентов сократили на треть, маскируя реальную необходимость сокращения их числа классовыми интересами. И первыми в черный список попали дети священников. В результате, знаменитый физиолог, Нобелевский лауреат Иван Петрович Павлов, преподававший в Военно-медицинской академии, подал в отставку: ему, «сыну попа», заявил он, преподавать в Академии не следует.

Учащиеся полностью охватывались атеистическим воспитанием. Лозунги эпохи: «Пионеры, бейте тревогу – ваши родители молятся богу», «Смерть куличу и пасхе», «Против церковников – агентов мировой буржуазии», «От поповской рясы отвлечем детские массы». Переиначивались и замалчивались «неудобные» факты из жизни вождей, например то, что В. Ленин и Н. Крупская венчались в церкви ^[179].

Разумеется, в атеистической кампании активно принимали участие и деятели советской культуры. Особенно отличился Демьян Бедный (Придворов), сочинивший «Евангелие от Демьяна», довольно пошлую агитку. И общественного резонанса все же добился – в списках ходило стихотворение журналиста Н. Горбачева «Послание евангелисту Демьяну (Бедному)», редкий случай, когда компошлость получила достойный отпор со стороны интеллигенции:

Список крамольного стихотворения изъят в двадцатых годах при обыске и у М. Булгакова. Можно с уверенностью сказать, что писатель, сам выходец из религиозной семьи, наверняка во многом был согласен с автором в неприятии разнузданной богохульственной пропаганды. Недаром в первых строках романа отмечается, что неотесанный Иван Бездомный пишет именно антирелигиозную поэму. Собственно, с атеистической лекции начинается повествование «Мастера и Маргариты».

Но отмеченный нами протест Н. Горбачева (как и академика И. Павлова) для интеллигенции, по сути, единичен. Во-первых, как уже сказано, до революции свободомыслящая интеллигенция сама недолюбливала религию, а потому не особенно стремилась ее защищать, видя в разгроме церкви необходимый элемент эмансипации народа. Во-вторых, те, кто все же осмеливался заступаться за священников, сами могли ожидать репрессий со стороны большевистской власти. «Во время кампании в защиту Сакко и Ванцетти (американских анархистов, позже казненных по приговору суда – К.К.) О.М. (Осип Мандельштам) через одного церковника передал на церковные верхи свое предложение, чтобы церковь тоже организовала протест против этой казни. Ответ последовал незамедлительно: церковь согласна выступить в защиту казнимых при условии, что О.М. обязуется организовать защиту и протест, если что-нибудь подобное произойдет с кем-либо из русских священников. О.М. ахнул и тут же признал себя побежденным» (12).