– Спасибо, обойдусь, – отвечаю я, и Гилли смеется.
Рядом с ним сидит Шербет. Спиффи и Дон еще не пришли. Алекс и Элли, во главе стола, разговаривают, наклонившись друг к другу, и не обращают внимания на нас.
– Итак, – говорит Гилли, доев свою колбасу. – Флора.
Майлз, сидя напротив, с подчеркнутым интересом поглощает тост.
– Флора, – повторяет Шербет.
– По крайней мере, здесь теперь будет повеселее, – продолжает Гилли. – С Флорой не соскучишься.
Шербет фыркает:
– В последний раз, когда Флора взялась устраивать веселье, средневековые доспехи оказались в фонтане.
Гилли тяжело вздыхает и устремляет взгляд в пространство.
– Это был один из моих предков. Отец чуть не расплакался.
Майлз по-прежнему поглощен завтраком. Я отрываю корочку у тоста и смотрю на него.
– Кстати, про бал, – говорю я, и он вздыхает, не отрываясь от грибов.
Грибы на завтрак… кто это придумал?
– Бал, – подтверждает он, и я кошусь на Гилли и Шербета, которые продолжают болтать.
Интересно, они знают, что между мной и Майлзом ничего на самом деле нет? Или нам придется притворяться даже перед ними?
Для подстраховки я спрашиваю:
– Ты наденешь килт?
Наконец Майлз смотрит на меня и опускает вилку:
– Да.
Я киваю, жуя тост:
– Можно я буду тебя за это дразнить?
– А разве я в состоянии помешать? – спрашивает Майлз, но в его голосе нет ни злости, ни раздражения.
Он явно чувствует себя в своей тарелке и держится очень уверенно. Кашлянув, Майлз откладывает вилку и сплетает пальцы на скатерти.
– Я немного побеседовал с твоими родителями вчера вечером, когда они приехали, – начинает он, и я напрягаюсь.
Легкий дух товарищества, который я ощутила, испаряется.
Мама и папа прибыли вчера, накануне бала, но я уже легла, когда они появились. Оба, конечно, зашли ко мне поздороваться, но я понятия не имела, что они успели пообщаться с Майлзом.
– Они… очень славные, – продолжает Майлз. Он вновь смотрит в тарелку и нервно ерзает. – И веселые. И…
– Не похожи на людей, которые натравят папарацци на родную дочь? – договариваю я, и Майлз наконец поднимает глаза.
– Да, – признает он, к моему удивлению.
Я думала, что он будет многословно защищаться, всячески стараясь доказать, какие мы на самом деле мерзкие. А что еще должен думать про нас настоящий аристократ?
Но вместо этого Майлз смотрит на меня и говорит:
– Извини. Я ошибся. Очень сильно ошибся.
Я моргаю глазами и чувствую себя так же, как в ту минуту в клубе, когда передо мной вдруг предстал Сексапильный Майлз. Теперь я вижу Кающегося Майлза. Эффект примерно такой же. Я несколько секунд не могу опомниться, а потом невнятно выговариваю:
– Да ладно, всё нормально.
Вздохнув, Майлз берет вилку и снова принимается гонять яичницу по тарелке.
– Нас всех сдал камердинер Себа, который много лет работал во дворце. Его, разумеется, уволили. Но всё равно, мне жаль, – продолжает он. – В тот раз я вел себя как последняя скотина.
– Честно говоря, ты в большинстве случаев ведешь себя как последняя скотина, – замечаю я, и Майлз улыбается, признав кивком мою правоту.
Я смеюсь в ответ.
А потом поднимаю голову и замечаю, что Элли наблюдает за мной, сдвинув брови. Радар старшей сестры, очевидно, включен на полную мощность. Я встаю из-за стола, ссутулившись, так что волосы заслоняют мне обзор. А когда Элли окликает меня – негромко, но настойчиво, – я изображаю внезапный приступ глухоты.
До вечера я почти не выхожу из комнаты и пытаюсь не думать о предстоящем вечере. Днем прибыла королева, и я не горела желанием попасться ей на глаза. Я, конечно, выполнила ее просьбу, но решила, что самая разумная тактика – не напоминать о себе.
К вечеру небо прояснилось. Когда появляется Глиннис, чтобы помочь мне одеться, я стою у окна и любуюсь игрой света на холмах. Он каждую минуту разный. Жаль, что я не художник и не фотограф, иначе я бы попробовала его запечатлеть. Может, мне стоит профессионально этим заняться? Фотографии на телефоне не передавали всей красоты, поэтому я в конце концов просто стала наслаждаться видом.
– Считаешь овец? – спрашивает Глиннис, улыбаясь и ставя сумку на пол.
– В буквальном или в переносном смысле? – спрашиваю я и добавляю, увидев, как она морщит лоб: – Это шутка. Я вас поняла. А там что?
Глиннис улыбается, и ее зубы буквально сверкают в лучах солнца.
– Твое бальное платье! Только что доставили из города.
Под «городом», видимо, подразумевается Эдинбург. Когда Глиннис расстегивает сумку, я вижу шикарное клетчатое платье, над которым пускала слюни, листая каталог – в тот самый день, когда мой имидж подвергся коренной переработке.
Эл об этом не забыла.
Очень глупо так радоваться платью, но оно правда очень, очень красивое. И значит, что Эл хоть иногда прислушивается ко мне. Замечает меня.
– Просто идеально, – говорю я.
Через два часа я начинаю в этом сомневаться. Да, платье красивое. Да, темно-зеленый, фиолетовый и черный цвета хорошо смотрятся в сочетании с моими волосами и оттенком кожи. Да, я капельку чувствую себя принцессой, и да, я даже покружилась перед зеркалом, когда надела обновку.
Совсем чуть-чуть.
Но примерно через час моего пребывания в переполненной бальной зале тюлевая нижняя юбка начинает прилипать к ногам и кусаться. И я постоянно украдкой оправляю корсаж, боясь, что грудь из него выскочит. Вдобавок Эл одолжила мне тиару. Это не украшение, а орудие пытки. Оно тяжелое, жмет виски, и я с особой остротой сознаю, что у меня на голове не только несколько тысяч долларов, но и несколько сотен лет истории. Эта тиара принадлежала кому-то из предков Алекса, не особенно важному (королева не дает кому попало по-настоящему ценные вещи и фамильные драгоценности) – какой-нибудь двоюродной тетке. Возможно, ее портрет висит в Шербурнском замке.
Интересно, не хотелось ли ей швырнуть эту тиару с самой высокой башни.
Я стою в мощеном дворике, с видом на главный двор, и, честное слово, едва сдерживаюсь, чтобы не отправить это массивное изделие из серебра, бриллиантов и аметистов в пруд. Но тут я слышу папин голос:
– Господи помилуй, они и до тебя добрались.
Я поворачиваюсь и улыбаюсь папе.
– Честно говоря, я как раз думала, не бросить ли эту бесценную тиару в утиный пруд.
Он одобрительно поднимает бокал, наполненный газировкой.