Прощальный фокус - читать онлайн книгу. Автор: Энн Пэтчетт cтр.№ 34

– Ох, – простонала соседка.

Сабина взглянула на нее с сочувственной улыбкой, но ничего не сказала. Даже открывать рот казалось небезопасным. Женщина улыбнулась в ответ. Скорее всего, соседка была немногим старше Сабины, но жизнь ее сложилась иначе, и теперь ей, толстобедрой и седовласой, можно было дать далеко за пятьдесят. Однако ужас перед лицом чрезвычайных обстоятельств объединил их. Раньше Сабина летать не боялась, но этот полет больше походил на подготовку к крушению. Время от времени из хвостовой части доносилось тихое постанывание стюардессы.

Сабина думала о родителях, представляла, как, сидя в гостиной на диване с Кролем, уютно примостившимся между ними, они узнают о катастрофе. Ну разве же они ее не остерегали, не умоляли, чтоб не ехала? Разве не плакали они оба, когда она оставляла им еду для Кроля и подушку, на которой он спит? Держа зверька на руках и поглаживая впадинку между его ушами, отец шепнул:

– А там, куда Сабина едет, таких хороших зайчиков, как ты, едят!

Они просили ее, настойчиво, упорно, выкинуть из головы саму мысль о Небраске. А когда Сабина все-таки решила ехать, изо всех сил пытались проявить снисходительность и понимание. Вот что станут они потом рассказывать – историю о том, как они умоляли ее, единственное их дитя, не лететь, а она полетела.

– Дамы! – сказал по внутренней связи вкрадчивый голос, опустив «господ», так как в салоне кроме Сабины находились только ее соседка и стюардесса. – Говорит капитан воздушного судна. Условия за бортом не самые благоприятные, нас немного потряхивает, так что мы попросим персонал пока с напитками повременить и попытаемся отыскать более приемлемую высоту. А до тех пор я оставляю надпись «Пристегните ремни» зажженной и прошу вас не покидать кресел.

– А я как раз размяться хотела, – заметила соседка.

Сабина вновь улыбнулась ей вежливой понимающей улыбкой. Женщина вздохнула и покачала головой. Стюардесса сидела в самой середине последнего ряда, накрепко притянутая к катапультируемому креслу двумя скрещенными ремнями. Она листала журнал, но, когда самолет вдруг неизвестно по какой причине бросило влево, тот полетел на пол. Сабина отвернулась и закрыла глаза.

Все перейдет к родителям. В доме сейчас Сальвио; надо надеяться, что он сообразит вытащить из ящика под видеомагнитофоном кассеты с гейским порно. Если ей суждено вернуться в Лос-Анджелес, она обязательно отдаст их ему. По правде, все тягостные дела с наследством и имуществом родители уладят ловчее, чем она. Выждут приличное время, а затем войдут в дом и методично его разорят; оставят десяток-другой фото из лисьей картонки, а остальные выбросят. Ценные вещи продадут. Толково и щедро пожертвуют на благотворительность. Выберут кое-что на память: ее альбом с вырезками и фото с представлений; какой-нибудь из макетов, которые она построила по собственному проекту, – в доказательство того, каким замечательным архитектором она могла бы стать; ожерелье из натурального жемчуга, которое подарили Сабине на шестнадцатилетие, несмотря на непомерную цену. Возьмут и несколько вещей, которые им просто приглянутся: роскошный ковер Савонери из ее столовой, он чудесно будет смотреться в их гостиной; пару бронзовых подсвечников в виде оленей, чьи рога держат свечи на разной высоте; возьмут и небольшое полотно Пауля Клее – его Фан подарил Парсифалю на годовщину их союза. Остальное – уйдет. И дом уйдет, хоть они восхищались садом, хоть и мечтали о собственных лимонных деревьях. Не переедут же они… Пока самолет из Денвера в Скотсблафф трясло и швыряло, пока его крылья продирались сквозь грязные тучи, Сабина думала о том, что родители ее станут жить, преодолевая горе, жить так, как она не смогла. Несмотря на непомерность беды, которая их ждет, они справятся, ведь они из тех, кто выдюжит и двинется дальше. Сквозь волну дурноты Сабина ощутила безграничную любовь к родителям. Как отрадно знать, что гипотетическая потеря дочери их не сломит!

Когда отец с матерью уговаривали ее не покидать Лос-Анджелеса, Сабина понимала, что они правы. Ведь они всегда думали о благе дочери. И из Израиля они уехали ради нее. Глядели на ребенка в колыбели, понимая, как неспокойно все вокруг. Слишком уж смелое это было решение – отдать евреям целую страну. Мир оказался к такому не готов. Соседние страны пылали ненавистью, и изрядная часть этой ненависти, как казалось родителям, была направлена непосредственно на них и их дитя. Кузены отца жили в Монреале, мать Сабины говорила по-французски, и они решили, что нашли выход. Перебравшись в августе в Монреаль и поселившись в маленькой квартирке над братниным гаражом, они были уверены, что поступили правильно, но к декабрю уверенность эта начала таять. Зима сокрушила их. Холод рождал слишком много горьких воспоминаний. Едва скопив сумму, достаточную для второго путешествия, такую, что, после ее уплаты не осталось совсем ничего, они перебрались в Лос-Анджелес, где было тепло, как в Израиле, и цитрусовые деревья плодоносили круглый год. Поселились в районе Фэрфакса, где муниципальные школы не работали в Дни трепета, а меню в кафе печатались на идише. Они остались там, даже когда район захирел, даже когда денег скопилось достаточно, чтобы хватило на дом получше в Долине; остались, потому что, как говорила мать Сабины, были по горло сыты переменами. Четыре страны за одну жизнь – более чем достаточно. Все улицы, в общем, одинаковы. А раз они не чувствуют охоты к перемене мест, то с чего бы ее чувствовать Сабине?

На какую-то секунду самолет словно замер – неподвижно завис в воздухе, и Сабина смогла различить падающий снег. Поймав воздушное течение, летающая машина вновь ринулась вперед. О Канаде у Сабины сохранилось одно-единственное воспоминание – в нем был снег. Она стоит на снегу, и кругом, куда ни глянь, – снег: направо, налево, за спиной. Она оглядывается, вертит головой туда-сюда, пока наконец не понимает, что из этого кокона ей не выбраться. Сабинина мать рассказывала, как услышала истошный крик – так кричать можно только перед лицом неминуемой смерти. Она даже подумала, будто девочку грызет забредший к ней на двор волк или медведь, дикий зверь, которого в Монреале не видывали. Но когда Сабина прибежала к матери, выяснилось, что испугал ее снег. Мать ее поняла. Ей и самой хотелось кричать. Все прочие детские воспоминания Сабины были связаны с Фэрфаксом, где ты мог быть американцем, не утруждая себя пониманием Америки.

– В старших классах я хотела стать бортпроводницей. Думала, что только так смогу вырваться из нашего городка, – сказала в пространство сидевшая в хвосте стюардесса.

Сабина и ее спутница обернулись к ней. Стюардесса была яркой блондинкой с глазами, накрашенными как у Натали Вуд.

– Думала, а как иначе мне попасть в Европу? Думала, вот стану бортпроводницей, встречу богатого бизнесмена, выйду замуж. И хоть бы кто меня предупредил, что я буду мотаться между такими же вонючими городишками, как и тот, где я родилась!

– Вам там ничего, сзади? – спросила соседка.

– Такие вот маленькие самолетики, девочки мои, и падают, – прищурившись, продолжала стюардесса. – Суперджеты – те редко когда грохаются. Статистика не врет. Только в газетах о таком не пишут – им неинтересно, когда трупов мало. А так это гробы летающие.