Русский с «Титаника» - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Лещенко cтр.№ 59

О Шмульце заговорили в Одессе, даже в Париже, в газетах появились его портреты. Посыпались заказы, его произведения появились в дорогих магазинах знаменитых ювелирных домов. Его даже сравнили с Бенвенуто Челлини! Даровитый самоучка начал пожинать славу и деньги.

– Талмуд говорит, – рассказывал потом долгими сибирскими зимними вечерами старик, – что для каждого человека в свое время наступит его час. Для меня мой час наступил тогда… Жаль, ненадолго…

Как оказалось, «древние» вещички работы старого Шмульца оказались в коллекциях разных уважаемых господ в Петербурге и Москве, как самые настоящие антики. Последовал взрыв начальственного гнева, и бедняга Шмульц пошел по этапу…

А вот Гроссман и Бонивур вывернулись и даже свидетелями не проходили.

– Подделка? Но позвольте, при чем же тут я? Я негоциант, а не археолог, я продаю и покупаю! – заявил Гроссман, когда к нему явилась полиция для объяснений. – Откуда бы мне, обычному еврею, знать про всю эту премудрость?

– Шмульц? Кому вы верите?! Этому пьянице или мне, коммерции советнику, именитому гражданину и купцу первой гильдии? – возмущенно размахивал руками Бонивур. – Разве он осмелится сказать, что я лично заказывал ему подделку? И вообще видел меня? Ах, через своего приказчика! Ну, мало ли кто назовется моим приказчиком? Я, как всем известно, торгую одеждой. Собственный магазин в Гродно! Да, у меня есть пай в антикварном магазине, но те дела ведет Гроссман…

На том все закончилось.

– Итак, что я имею на это все сказать молодому юноше? – говорил, кашляя в клочковатую присыпанную сединой бороду Шмульц, подводя итог разговору зимним вечером одна тысяча девятьсот третьего года. – Если ты будешь маленький человек, ты всегда будешь виновен, и даже сам Адонаи тебя не защитит. Знаете, юноша, – Шмульц горько улыбнулся, – больше всего жалко, что из-за проклятого ревматизма, что я подхватил в здешнем холоде, мои пальцы уже не годятся для работы по золоту. Так что выходит старый Шломо больше не нужен. Низачем не нужен…

И, кряхтя, кинул полено в печь, бросающую на низкий дощатый потолок багряные отсветы…

– Скажите, что с Нольде? – спросил Бонивур неожиданно, отвлекая Юрия от печальных воспоминаний. – С ним все в порядке? Я его не видел, и в каюте его нет… Как ни подойду, нет. И на обеде не видел… Вы ведь знаете? Вы ведь не случайно тогда к нам подсели? Да еще эта шикса американская… Ой, чую, неспроста она вертелась вокруг нас!

– Вы пьяны, Соломон Саулович. Возвращайтесь-ка к себе в каюту, проспитесь! – бросил Юрий, подавив желание без лишних слов выбросить ушлого гешефтмахера за дверь.

– А смысл? – слюняво улыбнулся купец первой гильдии. – В каюте меня ждут две бутылки бренди и я тф… тфердо намерен с ними разделаться уже сегодня! А зачем я пью? Затем, что боюсь, милостивый государь, я боюсь… Я всего лишь еврей из мелкого провинциального кагала, но евреи выживают уже две тысячи лет в рассеянии среди народов, их ненавидящих, и сколько тех народов они пережили? А все потому, что научились чувствовать плохое… Я чувствую плохое. Так что с Нольде? Может, его вообще нет на корабле? Может, его уволокли диббуки ^[28], которых он все пытался призвать… Штучками, от которых бы сам рав Йегуда бен Бецалель, создавший Голема, умер бы второй раз от зависти! Ему было мало того золота, он хотел еще власти… С помощью этих штучек Нольде думал не только разбогатеть, но и стать со временем, только не смейтесь, тайным повелителем России, а возможно, и не ее одной… Не смейтесь! – повторил он. – Отто Оттович иногда был разговорчив, когда курил кальян со своими порошками.

Черт побери! Юрий вновь подавил желание вскочить и вытолкать взашей болтливого пьяницу. Что он несет? «Диббуки» какие-то, Голем. Но ведь по всему видать, Бонивур знает больше, чем говорит. А что, если… Может, он-то и пырнул барона, чтобы поживиться золотишком, и сейчас лихорадочно создает себе алиби – образ жалкого трусливого пьяницы? Смешно? Но это объясняло бы все, до орудия убийства включительно. Схватил, что попалось под руку, и ударил в спину.

– Юрий, – тихо и проникновенно выговорил Бонивур меж тем. – Скажите, если что-то случится, я могу рассчитывать на вашу помощь? Поверьте, Бонивур умеет быть благодарным.

«И Шмульц тоже так думал!» – осклабился про себя Ростовцев.

– Извините, милостивый государь, я не могу помочь, если не знаю, в чем собственно дело, – хмуро бросил Ростовцев вслух. – Может быть, мы поговорим позже, когда вы несколько придете в себя и расскажете все с самого начала?

– С самого начала? – покачал Бонивур головой. – Хорошо, извольте, с самого начала. Моя семья – нищие евреи из нищего местечка в Принямунском уезде. Девять детей, гнилая халупа… И бедность жутчайшая кругом! Да, у нас в местечке богатым считался лавочник Йосиф, он мог есть по субботам щуку. Мой отец и его братья, дядя Фима и дядя Борух, таскали контрабандный товар, натягивая нос царской казне. У нас половина мужчин этим занималась. Льежские кружева, швейцарские часы, лионские шелковые дамские панталошки, разные немецкие лекарства, чтобы солидные господа могли спокойно залечивать свой триппер… Таскали венгерский и итальянский табак, а матушка в чулане с сестрам клеили на него фальшивые бандерольки акцизного ведомства. Носили спирт, его сбывали шинкарям. Чего только не таскали, даже похабные журнальчики из Парижа! Кто побогаче, навьючивал на лошадок. Вы бы видели тех кляч! А моя родня – на себя. За все с нами рассчитывались люди Лайзаря Вейцлера или еще кого-то, они и увозили все добро на продажу. И хорошо, если нам доставалась пятая часть цены… Раз в два-три месяца к нам врывался становой пристав Стефанович со своими архаровцами, переворачивал все кверху дном, колотил посуду, вспарывал тюфяки, грозился всех порубать своей полицейской «селедкой», а если что-то находил – бил морду моему бедному папеле и волок его в кутузку. Тогда мама доставала из захоронок червонцы, шла по родным и соседям и выкупала отца своих детей. Бывало, что потом мы даже хлеба досыта не ели неделями… Теперь уже мне кажется, что мы работали на одного Стефановича.

А потом… потом пограничники застрелили дядю Боруха. Как раз незадолго до того контрабандисты-поляки из шайки Кривого Яся убили фельдфебеля и двух солдат, и «зеленые погоны» натурально озверели… А мой отец, тащивший умиравшего брата на себе, был схвачен и угодил на каторгу оттого, что при нем нашли старый револьвер… И я начал носить на горбу товары по тем чертовым мазурским лесам и трясинам, чтоб моя матушка и сестры не умерли с голоду. Тогда-то и появился Нольде…

– Нольде??? – изумился Юрий.

– Не этот, не Отто Оттович… – пояснил торговец. – Его двоюродный дядя, Август Иоганнович, штаб-ротмистр Отдельного Корпуса Пограничной Стражи. Да, он поставил дело по-немецки основательно… Куда там бедным евреям! – Бонивур горько хохотнул. – Сплавил Стефановича со службы, на его место посадил своего бывшего сослуживца. А всем нам объяснил, что ходить мы будем отныне только по тем тропам, какие он укажет, и каждый восьмой груз – его. И упаси нас Иегова обмануть его и пытаться впихнуть в мешки какую-нибудь дрянь! Кое-кто не понял и отправился греметь кандалами… Так мы и жили. Август Иоганнович получал благодарности и наградные деньги за якобы отбитую контрабанду, а мы хоть вздохнули спокойно, хотя денег сильно больше не стало. Он-то и свел меня с Гроссманом. Тому нужен был ловкий и неболтливый человек, и наш… хозяин сосватал ему меня. Тогда Арон еще не был так богат, но уже проворачивал веселые дела, возил через границу золото, какое скупали его дружки у сибирских старателей. Не брезговал и золотом из курганов… Да, – с явной завистью произнес Бонивур. – Арон – это голова! С краденным золотым песком многие мухлевали, но только Арон догадался переплавлять его в слитки и ставить на них китайские иероглифы. И если даже полиция их находила, всегда можно было сказать: мол, купцы маньчжурские оставили в уплату за товар. Я быстро стал правой рукой этого шлимазл… э-э-э этого достойнейшего человека. – Пьяная физиономия купца первой гильдии отразила злобный горький сарказм. – Мне везло, я разбогател и отъелся за голодное детство. Потом он дал мне денег, чтобы я открыл магазин готового платья в Гродно. Не по доброте дал, само собой. В нем продавался кое-какой товар из-за кордона, но главное – то, что лежало в кладовых, чтобы уехать в Киев или Петербург…