Кивнув, тот скрылся в ванной комнате, не забыв чемодан.
Сперва Юрий неспешно обошел каюту по периметру слева направо, глядя прямо и не вертя головой. Так предписывают полицейские инструкции, но вообще-то этой премудрости он набрался от ссыльных воров. Теперь вот пригодилось.
Из ванной донеслось бульканье и журчание. Видать, стюард освобождал от растаявшего льда ранее принесенный мешок. Хватит ли таких импровизированных мер, не завоняет ли барон, не приведи Господи?
Осмотрел стены, пол и даже потолок. Следов борьбы нет, в каюте абсолютный «морской» порядок. Зачем-то бросил взгляд в иллюминатор, открывавший вид синего неба и темных вод. Заглянул в камин, декоративный, само собой, с лампочками рубинового стекла по сторонам – включенные, они должны были изображать тлеющие угли. На столе полярная фотография фон Нольде, несессер, портмоне и «паркер» с золотым пером. Все как в прошлый раз. Зелено-золотая обивка стен… Кровать в нише алькова…
Стоп! А вот кровать идеальной заправкой не отличается. Он вспомнил: смерть настигла Нольде, когда тот был облачен в пижаму. Значит, или готовился лечь, или уже лег… Вот оно!
Ростовцев подошел к ложу и, ведомый интуицией, сунул руку под подушку. И обмер. Рука нащупала твердый переплет. Через миг под свет танталовых спиралей светильников в пятьдесят свечей был извлечен довольно толстый том. И радость сменилась легким разочарованием. Это была ветхая уже конторская книга, на обложке коей четким выверенным почерком было выведено: «Дневникъ». И ниже «Нольде О.О.».
Мелькнула было мысль спрятать находку. Он даже попробовал пристроить том за поясом под смокингом, но уж слишком явно тот выпирал. К тому же Юрий всегда был честен с нанимателями.
– Вижу, вы что-то нашли, сэр? – появился из ванной стюард.
– Да, дневник барона… – сообщил стряпчий. – Мне его необходимо как можно скорее изучить.
– О, yes! – кивнул слуга.
Юрий спустился на свою палубу и через пару минут шею его обвили две девичьи руки.
– Елена, – чмокнул он ее в щеку. – Извини, мне сейчас нужно поработать…
Ни слова не сказав, девушка кивнула и забралась с ногами на кровать. Но только он устроился на кушетке и приготовился открыть дневник, как в дверь каюты внезапно постучали.
«Вот черт!» Неужто Элизабет решила-таки заглянуть в гости? Мелькнула мысль не открывать, сделав вид, что его нет на месте. А что, если это явились Жадовский или Лайтоллер по делу? Он поднялся с дивана и шагнул к двери, бросив взгляд на подругу. Елена, без слов понимая, что к чему, ловко как белочка метнулась к двери в гардеробную. Уже берясь за ручку, он услышал тихий щелчок замка.
За дверью оказалась не американка («Слава богу!») и не мистер Чарльз. На пороге каюты стоял не кто иной, как Бонивур. Вид его степенство купец первой гильдии имел слегка помятый: покрасневшие, как у кролика, глаза, под глазами набухшие мешки, косо пристегнутая манишка… Похоже, тот, как начал с утра так, и не мог остановиться… Еврей-пьяница – зрелище нечастое (хотя среди его сибирских знакомцев был такой Мотл Виттман – кабатчик, пропивший собственный кабак).
– Дозвольте войти, милостивый государь? – негромко и как-то заискивающе произнес Бонивур.
И не дожидаясь разрешения, сделал шаг вперед. Юрий посторонился, мысленно обругав незваного гостя.
Тот, как ни в чем не бывало, устроился в кресле и вожделенно уставился на бутылку коньяка на столе.
– Окажите любезность, Юрий Викторович, – умоляюще прижал он руки к груди. – Душа горит!
– Извольте, – хмыкнул Ростовцев.
Бонивур без церемоний налил в бокал коньяку и тут же выхлебал его весь, не закусывая.
– Странно! – поморщился он. – Французский, настоящий «Курвуазье», а шибает клопами, словно кизлярское пойло господина Шустова.
И таким образом оскорбив благородный напиток, снова налил полный бокал. С раздражением Юрий следил за коммерсантом, лакающим дорогой, сотня франков, между прочим, коньяк, словно забулдыга беленькую. Небось не за свои покупал! Шел бы в «Атлантик» или «Кафе Паризьен» и там бы надирался сколько влезет!
– Вы меня презираете, господин Ростовцев? – осведомился вдруг Бонивур. – Неужели все из-за того случая с Шмульцем? Не понимаю, ну кто он вам? Да и это старая уже история…
Юрий покачал головой. Как объяснить этому самодовольному негоцианту, что отношения между теми, кто делил вместе ссылку и тюремные нары, совсем особенное дело?
А история эта и в самом деле была уже старой и началась зимой 1898 года, когда еще юный Юра Ростовцев лишь заканчивал гимназию. В Париж явился некий коммерсант из Одессы, представившийся как Арон Гроссман. Остановившись в одной из лучших гостиниц, первым делом посетил не биржу, как можно было бы от него ожидать, а пришел к директору Лувра, мсье Бурвэ. Когда Гроссман водрузил на стол директора саквояж из крокодиловой кожи и распахнул его, то хозяин кабинета буквально онемел: внутри оказалась тиара из чистого золота. Ее украшали искусно выполненные сцены из «Илиады» и «Одиссеи». Вперемешку с ними были картинки из жизни скифов и сарматов в классическом «зверином стиле». Надпись на греческом и скифском гласила, что сие чудо – дар эллинского полиса Ольвия царю сарматов Сайтаферну.
На вопрос, откуда взялось это сокровище, Гроссман, не моргнув глазом, объяснил, что невдалеке от Одессы, как раз там, где находятся руины Ольвии, он недавно прикупил дачу. И тамошние «mujiki», пронюхав, что тут поселился антиквар, потянулись к нему, принося украдкой вещицы, найденные в земле или на берегу моря, вымытые волнами. О происхождении вещей они не распространяются. Разве что, мол, пошла его «baba» огород перекапывать, а там вот этакое диво… Так что вещица приобретена законно, и никаких проблем вроде тех, что были у Шлимана с османами, с российскими властями насчет возвращения тиары не будет. Россия – это как-никак цивилизованная страна, а не какая-то там Турция.
Бурвэ немедленно созвал экспертов, и все единодушно признали тиару подлинной и достойной занять место в Лувре! В ответ на вопрос о сумме, за которую он согласится расстаться с древней короной, Гроссман, не моргнув глазом, назвал совершенно невероятную цифру: четыреста тысяч франков, что в золоте составляло ни много ни мало – четыре пуда веса, по русским мерам. Директор Лувра в отчаянии побежал к меценатам, и те, проникшись патриотической гордостью, в три дня собрали требуемые деньги. И вскоре корона Скиллура торжественно заняла место в специальной витрине главного зала Лувра.
Лежала бы она там и до сих пор…
Да вот старый одесский ювелир Шломо Шмульц, хлебнув пару стопок в знаменитом «Гамбринусе», похвастался, что, мол, его работу никакие профессора не просекли.
Поползли слухи, и ушлые французские газетчики быстренько нашли в Одессе Шмульца, благо он и не таился, а наоборот, охотно подтвердил, что именно он изготовил подделку и готов приехать в Париж, чтобы это доказать, если только ему дадут денег на дорогу. Да чего там, если господам будет угодно оплатить хотя бы две тысячи (столько дал ему господин Бонивур за работу), он им сделает такую же, а то и лучше!